Моя жена всегда вела себя в кино именно так.
— Ты бы взял полдюжины пива.
— Ты «Титаник» смотрел? — поддержала разговор Пуамана.
— Где я был, его не показывали, — ответил Калани.
Тут я впервые вмешался в разговор:
— Этот фильм демонстрировали по всему миру.
Пуамана сердито зыркнула на меня, Милочка нахмурилась.
— Ну, я знаю кое-какие местечки, где его не показывали, — возразил Калани. — И вообще, я слыхал — это отстой.
Повисло молчание, и так, в молчании, мы расселись за столиком в ресторане.
— Я Шейна, буду вас обслуживать. Принести вам коктейль, ребята? — Молодая, крепкого сложения девица с материка, с прямым, как у всех выходцев с материка, взглядом.
Мой отель вовсе не представлял собой образец гостеприимства, и опыт у меня был куцый, но все же наши служащие начинали разговор с «алоха», как того требовал Бадди, и никто не подумал бы подавать себя таким вот образом. Но, кажется, только я обратил на это внимание.
— Я того, типа, с десяток уже опрокинул, — откликнулся Калани.
Милочка заказала «Маргариту», Пуамана продолжала пересмеиваться с Калани, который потребовал водку-тоник. Я погрузился в изучение меню.
— Люблю смотреть, как люди едят, — разговорился Калани. — Как пищу пережевывают. И как они смеются — чем громче, тем лучше. Драка — тоже здорово. Особенно когда тетки дерутся. Фантастика. Те женщины, которые в грязи барахтались у Гасси Ламура на Нимице. Это местечко еще открыто?
Я терпеть не могу смотреть, как люди набивают себе рот едой, как они ржут, дерутся, эти открытые рты и ровные ряды зубов.
— Ну конечно, у Гасси открыто, — ответила Пуамана.
— Когда люди ссорятся, они на обезьян смахивают, — сказал я.
— Это мне и нравится, — отозвался Калани, пятерней расчесывая волосы.
И Пуамана расхохоталась снова, а вместе с ней и моя жена.
— Что вам подать? — спросила нас официантка по имени Шейна, ставя на стол напитки и многозначительно помахивая карандашом в воздухе.
— Я бы с удовольствием облизал твою ножку, отсюда и досюда, — вызвался Калани, обозначая «отсюда и досюда» своим склизким языком.
Я испугался, что она подаст жалобу — Дикштейн возложил бы всю ответственность на меня, — но, к моему изумлению, Шейна рассмеялась.
— Жуткий тип! — восхитилась она.
— Бадди то же самое о нем говорит, — подхватила Пуамана.
Калани так и не спрятал свой язык:
— Как говорит Бадди, «коль язык зеленый, значит, юноша влюбленный».
— Не обращайте на него внимания, — попросил я Шейну.
— Он забавный, — протянула Шейна.
— Я плохо на них влияю, — похвастался Калани. Кого хошь спроси.
Только меня эти слова не рассмешили.
Мы заказали ужин, Шейна ушла, а я, чтобы заполнить паузу, сообщил:
— Кажется, сегодня у Айна-Хаины видели водяной смерч. Мне постояльцы говорили.
— Да, это действительно интересно, — сказал Калани, и я не мог по его интонации понять, издевается он надо мной или говорит всерьез.
— Как называется водяной смерч по-гавайски?
Пуамана головой покачала:
— Слишком пьяна, не вспомню.
И снова повисло молчание, пока не принесли еду. Едва приступив, они сразу же заговорили, забормотали с полными ртами — болтали о фильмах, о еде, о смерти друзей, причем все их общие знакомые ухитрялись погибнуть нелепой и страшной смертью: кто сгорел в своей машине, кого нашли на тростниковом поле с перерезанным горлом, третий свалился с мотоцикла прямо перед мусоровозом.
— Его, типа, на миллион кусочков разорвало, — сообщила моя жена, жуя мясо. Мне помстилось, она жует один из этих самых кусочков.
Я уставился на нее.
— Хреново, — прокомментировал Калани. — Мы тоже не раз катались по той дороге, верно?
Теперь я уставился на него.
— Я порой такие шрамы на людях вижу — ты бы не поверил, — произнесла Пуамана.
Я вытаращился на свою тещу и подумал, что дело не в них, дело во мне. Они принадлежали к этой среде, они и были средой, а я — чужак. Познакомившись с Леоном Эделем, я заново ощутил, что нахожусь не на своем месте, но до сих пор не догадывался, какой я невежда в здешних делах.
Больше всего я тосковал по уединению. Не страшно, что я отрезан от своего прошлого, и меня даже радовало, что на Гавайях прошлое не имеет никакого значения. Но каким-то образом я оказался вовлечен в жизнь этих странных людей, казавшихся мне столь же примитивными, хищными, неприступными, как самые дикие из дикарей, и со временем я обнаружил, что у них есть свои невероятные и непостижимые предания. Я привязался к ним и тем самым обрел новое прошлое. Их история имела значение в моих глазах, я вынужден был изучать ее во всех подробностях, как бы мало они меня ни касались.
— Когда родишь ребенка, очень важно поставить цель и соблюдать себя в форме, — говорила Милочка.
— У тебя потрясная малышка, просто сдобная булочка, — отвечал Калани.
Задумавшись над собственной судьбой, я слушал все это словно издалека. Опять наступило молчание, оно давило на уши так, словно голова угодила в вакуумную воронку. Тут я понял, что Калани обращается ко мне.
— Большое спасибо, — промямлил я.
За столом опять приумолкли, молчание сжирало воздух, нечем было дышать, пока Пуамана не сказала:
— Ваипухилани — вот как он называется. Водяной смерч, я имею в виду.
И безымянное чувство, охватившее меня, обрело название — над столом поднимался высокий энергетический столб, вбирая в себя все звуки, а затем, опрокинувшись, исторг этот шум из себя. Что-то шевельнулось во мне, ревность, подумал было я, но то была не ревность, а более сложное чувство, будто я заглянул в окно дома, в который мне войти не дозволено, а что толку заглядывать? Придется дожидаться смерча, чтобы он сорвал с дома крышу и я увидел его обитателей голышом.
Калани вскоре выехал из гостиницы, но мне по-прежнему было тягостно, да и Милочка притихла. Ветер улегся. Роз все требовала свой мотоцикл — моя семилетняя малютка визжала: «Хочу чертов мопед!»
Зашел разговор о Калани, и Милочка сказала:
— По-моему, он забавный.
— А по-моему, нет, — резко ответил я.
— У тебя проблема?
А в другой раз ни с того ни с сего она заявила:
— Что я делала, пока тебя не встретила? — Заметьте, я ни о чем ее не спрашивал. — Сидела в своей комнате, одна-одинешенька, смотрела телевизор. Все серии «Острова Гиллигана»
[57] подряд. Тебя ждала, да-а?
