— Принес вам стакан воды.
— То, что надо.
Она села, набросив простыню себе на плечи, как тогу. Несомненно, она обнажена.
Девушка торопливо выпила воду, жадно глотая, горло ее ходило ходуном, словно от рыданий. Она аккуратно поставила стакан на мраморный столик. Похоже, она тоже умела видеть в темноте.
— Садитесь тут.
Он облегченно засмеялся и подошел к ней. Мысленно он заклинал ее произнести именно эти слова.
— Который час?
— Десять примерно.
— Ох ты!
— Это не поздно.
— Угу.
Под этот незамысловатый разговор он скользнул поближе, притронулся к ней, погладил теплое бедро, оказался совсем близко, его плечо соприкоснулось с ее плечом, он почувствовал, как ее пальцы пробежались по его ноге. Ройс подумал: нет для человека лучшего утешения, чем щедрое прикосновение чьего-то теплого тела, — и от этой мысли почувствовал себя отнюдь не мужчиной в миг торжества, а несчастным мальчишкой, не осмеливающимся прижаться губами к ее губам.
Он затаил дыхание, когда ее пальцы коснулись самой нежной, самой уязвимой его плоти, но она отдернула руку, испугавшись его величины, притворилась, будто проникла туда случайно. Он схватил ее руку, крепко сжал, ладонью к ладони, заклиная.
Наклонившись к ней, чтобы вымолвить слова просьбы, он поцеловал ее. Это и было мольбой. Губы виноградного вкуса — это от подслащенной воды.
— Нет, — сказала она ему губы в губы.
И отодвинулась от него, между ними на постели пролегла тень.
— Нет еще, — сказала она.
В голосе ее звучало желание. Лайонберг видел, что она хочет этого так же сильно, как он сам, но девушка мудра и знает, что все идет не так, как надо, время выбрано неправильно. Он восхищался ее мудростью.
Она вновь притронулась к тому напряженному месту и сказала:
— Не могу же я тебя так оставить.
Не колеблясь больше, она изогнулась, уронила голову ему на грудь, обхватила рукой его пенис, похожий на сук с ободранной корой. Она лизала его, обхватывала губами, и это походило на лечение — словно она покрывала его разогретой мазью, словно с губ ее и языка лился бальзам. Она опустила голову, длинные волосы упали Лайонбергу на бедра. С губ его сорвался негромкий вскрик, и она еще больше сосредоточилась, перехватила покрепче, нажала, выдавливая себе в рот последние капли его сока.
— О таком сексе я мог только мечтать. — Он не узнавал своего голоса.
Она задрожала всем телом — Лайонберг понял, что она смеется, — и ответила:
— Это не секс.
Он притянул ее к себе, поцеловал измазанные губы и сказал:
— Ты мне нравишься, милая. — И ушел из комнаты, не оглянувшись, растворился в темноте.
53. Отлет
— Рой-бой, где моя девчонка? — проревел в телефонную трубку Бадди Хамстра. — Держу пари, ты будешь рад меня видеть!
Судя по треску и щелчкам, Бадди говорил по мобильнику, поднимаясь в горку по крутой дорожке — там всегда связь нарушалась.
Лайонберг покачал головой. Очень скоро — гораздо раньше, чем желал бы того Лайонберг, — Бадди подъехал к воротам на своем «БМВ», все время нажимая на гудок, разыгрывая нетерпение. Он продолжал радостно гудеть и после того, как Лайонберг открыл ворота.
На заднем сиденье сидела набивная игрушка — собака размером с человека, разинувшая пасть в идиотской усмешке.
Поймав взгляд Лайонберга, Бадди пояснил:
— Вилли Койот.
— Прекрасно, — буркнул Лайонберг, понятия не имея, о чем идет речь.
— Ну и где она?
Бадди остался сидеть в машине: на шее у него висела золотая цепочка с зубом акулы и обручальным кольцом Стеллы, солнечные очки-консервы он вздернул на лоб, футболку пересекала надпись «Спасатели». С каждым разом он становился все толще. В одной руке он держал мобильный телефон, в другой — батончик «Марса», дурачился, говорил в батончик, словно в трубку, прикидывался, будто кусает телефон, гримасничал, а потом запихнул в рот сразу полбатончика, продолжая с полным ртом выкрикивать что-то неразборчивое.
— С утра я ее не видел. — Услышав собственный дрожащий голос, Лайонберг понял, что не просто огорчен разлукой: он страшился ее, словно ампутации.
Проглотив полуразжеванный шоколад, Бадди выкрикнул:
— Веселей, Рейн!
Лайонберг никогда бы в жизни не позволил себе так орать, он вздрагивал при каждом новом вопле, но девушка ответила не менее громко:
— И-ду! — и секунду спустя появилась на пороге, запыхавшаяся, улыбающаяся, с маленькой своей сумкой в руках, до боли красивая. Двадцать шесть лет, напомнил себе Лайонберг, но эти цифры ничего не объясняли.
— Привет, дядюшка!
— Пора на самолет, крошка!
— Не опоздайте! — внес свою лепту Лайонберг.
— Да нет, он только ночью будет, этот, красный, — сказала Рейн. — Нужно еще подарки купить.
— Пообедаем в городе, — сообщил Бадди. Как всегда, когда речь заходила о еде, в голосе его звучало вожделение.
— Спасибо за все, — поблагодарила Рейн, садясь в машину.
— Эй, Рой-бой, сделай хоть вид, будто огорчен, — сказал Бадди, расхохотался и задним ходом выехал из ворот на дорогу.
Лайонберг замер на месте, лишившись дара речи. Расставаясь с Рейн, он хотел оставить ей какое-то воспоминание, подарок, хотя бы прощальный поцелуй, он и представить себе не мог, что все произойдет так стремительно. Он продолжал улыбаться, пока машина не исчезла из виду, потом остался стоять, напряженно прислушиваясь. Шум удалявшегося автомобиля словно был последним приветом от Рейн, последним вздохом, а дальше — молчание.
Он закрыл ворота. Колени подгибались. Счастье — где оно? Над головой проплывала большая туча, и, как всегда, сгусток солнечного света следовал за ней по пятам. Лайонберг подошел к меньшему из своих телескопов и успел разглядеть автомобиль, который уже сворачивал к заливу Ваймеа. На мгновение он повеселел, подметив игру солнечного света на лобовом стекле.
Он стоял один посреди опустевшего дома, прислушиваясь к звуку ее шагов, недоумевая, почему ничего не слышит. Потом прошел в гостевую комнату, потянул носом, пытаясь уловить ее запах.
— Это не секс, — повторил он ее голосом и вновь ощутил возбуждение. В ванной еще держалась влажность, аромат ее присутствия. Вернувшись, он сорвал с постели верхнюю простыню, точно покрывало с призрака. Постель была теплой, она еще пахла Рейн. Лайонберг повсюду искал ускользавшие приметы: на подушке, на полотенце, длинный волос в раковине — и принюхивался, точно пес. Потом опустился на кровать, где она спала, говоря себе, что он — дикарь и хотел бы заполучить фетиш, прядь ее волос, перышко из ее крыла, обрывок нижнего белья. Он хотел вернуть ее. «Любовь — девчонка?» — спрашивал он себя.
