— Можно подумать, коп так бы и признался, что он коп.
Она даже не улыбнулась. Признала разумность моего возражения, но не хотела тратить на меня время. Испустила делано утомленный вздох, точно плохая актриса, изображающая нетерпение.
Звали ее Жасмин, она явилась к нам из Лас-Вегаса.
— Вот настоящий туристический центр, что бы вы тут ни воображали о себе.
Гонолулу ее разочаровал, она не собиралась надолго тут задерживаться. Я разглядел еще одну татуировку у нее на большом пальце — маленький отчетливый значок.
— Не хочу об этом говорить, — отказалась она.
Зашаркала под столом ногами, забарабанила пальцами по столу и снова тяжко вздохнула, всячески намекая: я занята.
Чем? Сидела над недоеденной едой, курила сигарету.
— Хочешь поговорить со мной?
Я только улыбнулся в ответ — растерянно, но, надеюсь, достаточно дружески.
— За это надо платить.
Профессионалка, каждый шаг должен быть оплачен. Любые отношения с мужчиной имеют свою цену. Я заплатил за ее завтрак, купив таким образом ее время, и сказал ей:
— Я — главный администратор этой гостиницы.
Это произвело некоторое впечатление, хотя она и поспешила скрыть свой интерес. Выходит, я — начальник этого заведения, командую тут и спальнями, и едой, и напитками, и даже гостями.
Подписав чек, бросив взгляд на сумму, я невольно, почти инстинктивно окинул взглядом ее тело, словно прикидывая, что получу за свои деньги. Крупная, рыхлая, дряблая, совершенно не занимается спортом, кожа загрубела, на ногах мелкие шрамы и ссадины, на руках — едва заметные царапины. Я догадывался, что каждая отметина — память о каком-то событии, переживании, зачастую более болезненном для нее, чем сами раны. Эти подтеки и тени делали ее тело похожим на плод, перезревший на прилавке. Мне мерещились отпечатки пальцев на ее коже.
Она была совсем не похожа на Пуаману с ее завлекательной позой и широкой улыбкой, предназначенной специально для мужчины: «Иди к мамочке!»
— Возьмите мне еще чашку кофе и пачку «More Lights», — распорядилась Жасмин.
— «More Lights», — подхватил я осипшим голосом, скрывая смех: дурацкое название у этих сигарет — «больше света».
Она не улыбнулась и не поблагодарила. Попытки шутить настораживали ее: лишняя трата времени. В ответ на все мои вопросы она фыркала, что-то вызывающе буркала, почти ничего не рассказывала, а когда я попытался подольститься, оборвала меня:
— С чего это мне вам душу открывать?
— Сколько мужчин у вас было за эту ночь? — спросил я.
— Я пошла, — отрезала она и ушла — не то чтобы обиделась, просто время вышло. Но на следующее утро, в пять часов, на рассвете, явилась снова. Ей хотелось позавтракать, и она готова была поболтать еще.
Эта женщина инстинктивно выискивала в каждом мужчине слабость, удовлетворяла его потребности, каковы бы они ни были, эксплуатировала их и заставляла платить. На улице она окликала прохожих: «Хочешь провести часок вместе?» — и если мужчина не отвечал, она быстро, не извиняясь и не рассусоливая, шагала прочь; если же он кивал, она позволяла ему несколько минут побеседовать, даже полюбезничать, пока не подъедет такси, а затем превращалась в ледяную скалу. Ей требовалось одно: добраться до своей комнаты, сделать дело и поскорее вернуться на улицу. Все остальное ее не интересовало. «Мне друзья без надобности». К мужчинам она была совершенно равнодушна, не замечала их внешности, во что они одеты. Все они казались ей на одно лицо, были бы деньги расплатиться. Но мне кажется, каждый мужчина видел ее по-своему, идеализируя, драматизируя.
Такса на улице составляла сто долларов, с японцев — вдвойне. Когда они входили в комнату и мужчина раздевался — она сразу же заставляла раздеться, чтобы проверить, не коп ли, — Жасмин требовала еще денег.
— Вчера один парень заставил меня пройти три квартала до его машины. Я ему говорила: «Возьми такси!» — а он не захотел. Я стребовала с него еще сорок баксов за лишнюю ходьбу.
У этой женщины, способной сказать клиенту: «Ты вынудил меня пройти сто ярдов и заплатишь мне еще сорок долларов», было жесткое классовое мышление, достойное активного члена профсоюза. Она полагала, что любая мелочь в ее работе должна быть оговорена и оплачена особо.
— Справедливо, — согласился я.
— На самом деле вы так не думаете, — усмехнулась она.
— У нас уборщики подписывают контракт, согласно которому они не обязаны забираться выше чем на девять футов от земли.
— Заставите лезть выше, заплатите больше. Это по-честному.
Она сразу ухватила суть и со своей стороны добавила, что всегда говорит клиенту, когда тот разденется:
— Хочешь чего-то еще, заплати за это.
Само собой, раздевшийся догола японец, зажимая восставший член в руке, свободной рукой шарил у себя в кармане и протягивал ей хрустящие купюры.
— Руками не трогать! — предупреждала она, когда мужчина тянулся к ее груди, а уж если он касался татуировки, она вздрагивала и говорила: «Ой! Больно! Я только что ее сделала!» — хотя татуировкам было уже несколько лет. Мужчина, само собой, насмерть пугался, и Жасмин ругала его за то, что он обмяк.
Больше всего она дорожила своим временем. Как раз в тот момент, когда я напряженно дожидался ее ответа, она заявила, что ей пора, и пришлось отложить разговор до следующего утра.
Она сидела, покуривая, в своем нелепом платье, в туфлях на высоких тонких каблуках, жесткие, тусклые, сожженные химией пряди волос то падали набок, то вставали дыбом, словно у морского чудища. С первого взгляда всякий мог понять, что перед ним шлюха, и это ее вполне устраивало — всякие там тонкости только время отнимают. Жасмин не признавала этикета, была попросту груба, но резка и груба, как человек, у которого полно дел, как диспетчер в аэропорту. Когда она шла, цокая высокими каблуками, казалось, она отстукивает секунды: тик-так, тик-так.
— А если он захочет тебя пощупать? — спросил я, вспоминая про того японца, который потянулся к ее груди.
— Плевать, чего он захочет. Тут я командую.
Одного из туземцев посадили в тюрьму за милую манеру стрелять в шлюх резиновыми пулями, солдаты то и дело избивали их, их находили убитыми — орудием убийства неизменно служил нож. Жасмин не собиралась это обсуждать — она знала, какой риск сопутствует ее профессии, а говорить тут не о чем. Прожив в Гонолулу два месяца, она приобрела необходимый запас японских слов — с дюжину примерно, — чтобы провести полчаса наедине с голым бизнесменом из Осаки. Дюжины слов вполне достаточно, и мужчины испытывали облегчение, выбравшись из ее комнаты.
Быстрей-быстрей… Спешка убивает желание, нет ничего более враждебного эротике, чем деловитость и суета, но Жасмин словно не догадывалась об этом, а если и догадывалась, то ее это мало волновало: главное — быстрее заработать.
