— Амо — мой любовник на полставки, — говаривал Чип.
Мадам Ма поощряла их связь. На воскресный обед в отеле они являлись втроем: мумифицированная мадам Ма, волосатый Амо, гладкокожий Чип, комическое трио, всегда чересчур разодетые по такой жаре: мужчины в плантаторских шляпах, в рубашках с длинными рукавами, в белых ботинках и с гирляндами цветов. Бадди Хамстре они нравились — они-де придавали «атмосферу» отелю, особенно когда, выпив, впадали в сентиментальность (это случалось довольно часто), а на веранде Трей со своими «Кроткими» играл им «Роскошную жизнь», аранжированную на гавайский лад.
В ночь роковой ссоры Амо прятался у жены за спиной, но Чип с воплем накинулся на него. Амо выбежал через заднюю дверь, вероятно — так предполагал капитан Юдзи — опасаясь разглашения своей тайны. Какой еще тайны? Чип услышал, как отъехала машина, и кинулся в погоню.
На нашем маленьком острове есть только одна длинная автострада — вдоль берега. Амо оставалось лишь мчаться на запад по шоссе Камехамеха. В одиннадцать часов вечера машин на дороге почти не было, шоссе у нас узкое, поворот идет по большой дуге, поэтому Чип легко различал издали задние огни автомобиля Амо. Миль пять он висел у него на хвосте, а потом, недалеко от гостиницы «Присевший лев», Амо, обдирая краску на дверце машины, свернул мимо ограждения и пропал из виду. Это было недалеко от залива Кахана.
Чип в темноте проехал к заливу, однако, проскочив мимо прибрежного парка и так и не увидев впереди ни одного автомобиля, он сообразил, что Амо съехал с шоссе и погасил огни. Чип повернул назад, увидел на дороге машину Амо и затормозил, преградив ему въезд в парк. Амо попал в ловушку. Он выскочил из машины и попытался бежать, но Чип опередил его, поймал, нанес удар. Раздражение и гнев, еще усиленные долгой погоней, переросли в неконтролируемую ярость. Чип обхватил Амо сзади, ломая, душа его в чудовищной пародии на любовные объятия, и вынудил португальца опуститься на колени. Не выпуская его, он и сам опустился на колени за его спиной, уперся одной рукой в землю, чтобы не потерять равновесие, и нащупал осколок вулканической породы, как раз по руке. Этим камнем он ударил Амо в лицо, ободрал ему кожу на голове. Амо тяжело рухнул, оглушенный, и как-то странно захрипел.
Этот акт насилия немного успокоил Чипа, он поднялся, задыхаясь, дрожа от странного озноба, постоял, покачиваясь, жадно втягивая в себя воздух. Раненый тем временем зашевелился, ожил, приподнялся и — вот это было ошибкой — попытался сквитаться с Чипом. Не вставая, Амо схватил Чипа за ноги и принялся кусаться. Чипа вновь охватила ярость. Камень все еще был у него в руках. Стоя, теперь уже не в позе насильника, а скорее в позе человека, отбивающегося от насильника, он начал камнем наносить удары по цеплявшимся за него рукам и по голове — слишком много ударов, слишком сильные удары, и любой из них мог оказаться смертельным.
Но едва Амо рухнул, как Чип попытался вновь вдохнуть в него жизнь. Кровь, такая липкая, такая черная в темноте ночи, внушала ему ужас. Чип почти не видел ее, но все время ее чувствовал. Все, чего он касался, было пропитано кровью, все сделалось скользким и скверно воняло, как слегка подгнившая рыба. Это жизнь вытекала из его любовника на песок приморского парка под раскаленным безлунным небом.
Чип втащил тело Амо в машину, запихнул его на заднее сиденье. Сперва он хотел там его и бросить, но тогда покойника нашли бы сразу: оставлять машину в этом месте после заката запрещалось, полиция Кахуку патрулировала парк. Чип поехал в сторону Пуналуу. На заднем сиденье лежало сложившееся вдвое тело. В голове Чипа вертелась одна фраза: «Труп был найден на поле сахарного тростника». Обычное сообщение в вечерних новостях. Трупы подбрасывали на плантации сахарного тростника, поскольку высокий густой тростник превращал эти поля в непроходимый лабиринт. Убитых не находили неделями, месяцами, пока не наступала пора срезать тростник. Иногда тела пропадали навеки: дикие свиньи с большими клыками пожирали их вместе с костями, и оставались только клочья одежды да резиновые сандалии. До сбора урожая — несколько недель, а к тому времени Чип успел бы добраться до материка и скрыться.
Если б он бросил Амо в море, с побережья Кауэла или Ваймеа, мертвеца прибило бы волной к тому или иному пляжу. Море ничего не желало хранить, даже тела, выброшенные с борта кораблей, выносило на берег вместе с порванными рыбацкими сетями, пластиковыми бутылками и прочим мусором.
Да, нужно было ехать на тростниковое поле, но самые большие плантации располагались возле Вайалуа, по ту сторону ржавой сахарной мельницы. Еще не наступила полночь, тоненький серебряный полумесяц не достиг зенита, машин на дороге почти не было. Чип быстро проехал через Кахуку, потом вверх на гору к Пупукеа, остановился в лагере бойскаутов в конце дороги. Его трясло, он не мог вести машину дальше. Неплохое местечко, чтобы передохнуть пару часов, но труп тут не спрячешь.
Чип задремал, потом проснулся и громко откликнулся: «Да? Что?» — ему почудилось какое-то бормотание, даже не бормотание, а отдельные, быстрым шепотом произнесенные слова. Странный голос напугал его. По ту сторону горы Вахиава горели уже не фонари, а рассвет начинавшегося дня. Он опоздал, ему уже не спрятать труп! Чип вытащил из багажника подстилку, с которой ходил на пляж, и накрыл ею тело, а потом поехал вниз по дороге. В Акульей бухте он умылся, в супермаркете «Фудленд» купил новую футболку и чашку кофе.
Он ездил кругами, твердя себе, что нужно сегодня же покинуть острова, бежать на материк, затеряться там, даже матери не сообщать о своем местонахождении. Плантация сахарного тростника уже не могла его выручить. Чип повернул в ту сторону, где дорога искажалась и казалась влажной от поднимавшегося над ней марева.
— Надо что-то придумать, — сказал он вслух.
— Да, — донесся ответ с заднего сиденья, скорее: «Та-а-а».
— Мо-Мо? — Так он ласково звал своего любовника, когда хотел утешить, успокоить его.
Снова послышался утвердительный звук: Чипу казалось, Амо растянул губы в усмешке, и слова-пузырьки слетают с них с присвистом, как выходящий из воздушного шарика газ. Дуновение воздуха, один-единственный нечетко произнесенный слог.
— Что ты говоришь, Мо-Мо?
Амо молчал. Такое бывало: молчит, играя на нервах Чипа, когда тот требует ответа. Но, едва проехав с полмили, Чип снова услышал голос любовника. Португалец дразнил его, издевался!
— Прекрати! — потребовал Чип. Пот лил с него градом. В открытое окно врывался воздух, не освежая, а словно обдирая лицо. — Я же сказал: извини!
Неправда: до той минуты он не извинялся вслух, только про себя жалел о случившемся. Чип был взвинчен и до смерти напуган, но теперь, обнаружив, что Амо жив, вовсе не обрадовался. От невнятных насмешек приятеля в нем снова закипела кровь. Может, остановить машину и добить его? Или все-таки попытаться реанимировать? Вновь зазвучал голос Амо — на этот раз гораздо громче, и Чип потерял голову. Громко вопя, он погнал автомобиль по северной оконечности острова, а с заднего сиденья машины умирающий что-то каркал слабым, нарочито искаженным голосом.
