— При этой конъюнктуре я хочу, чтобы все меня слушались, с позволения сказать!
Несколько недель спустя сумятица улеглась, и стало очевидно, что физическое состояние Бадди не улучшается. Он продолжал громогласно самоутверждаться, но заметно ослабел, еле дышал, глаза еще больше выпучились. Да уж: доктор, смекнувший, что пациент тайком продолжает курить и пить, был ясновидящим.
— Ничего не понимаю, — пробормотал доктор Миядзава. Стетоскоп змейкой свивался в его руке. — Вы точно-точно делаете упражнения?
Теперь уже поздно было браться за упражнения. Бадди не держался на ногах — одна мысль о физическом усилии до смерти пугала его, а потому он продолжал лгать — и лгал с таким искренним негодованием, что врач усомнился в собственном диагнозе, приняв напор за признак выздоровления, избытка энергии.
— Это новая процедура, — вздыхал доктор. — Всякие бывают последствия. Надо следить, как бы сепсис не начался.
Прежде я никогда не видел ничего подобного: приговоренный получил отсрочку. Бадди ускользнул от смерти, в жизни его началась новая серия. Из страдающего, неуверенного в будущем человека он превратился в злобного импульсивного типа — и при этом собирался вступить в новый брак, нарожать детей:
— Пусть повсюду малышня копошится! Деньги есть, легкие есть — за чем дело стало?
— А как же я? — спрашивала Мизинчик.
— Зови свою сестру.
Держать близких в напряженном ожидании — куда более жестоко, чем в одночасье от них избавиться. Бадди нагнетал таинственность. Мальчишеское в нем безвозвратно исчезло, но что-то детское чувствовалось в этой потребности тиранить окружающих, и чем громче Бадди настаивал на своем, тем больше походил на малыша, требующего леденец. Эгоистичный, жадный до жизни, он снова начал обжираться, не считаясь ни с кем и ни с чем, кроме собственных прихотей. Все-таки я угадал: его страсть к розыгрышам в основе своей была проявлением садизма.
Как-то раз Бадди подцепил в «Фудленде» стриптизершу и пригласил ее к себе домой. Не обращая внимания на исступленный гнев Мизинчика, он предложил женщине комнату с полным пансионом в обмен на сексуальные услуги, однако воспользоваться ими не сумел и, задыхаясь, призвал к себе Мизинчика с кислородным баллоном. Стриптизерша, которую Мизинчик, войдя в комнату Бадди, застала в чем мать родила, поспешно оделась и убежала.
Подавая Бадди кислородную маску, в которой он смахивал на дельфина, Мизинчик плакала, размазывая слезы по мятому личику. Что она могла поделать? Этот большой, странный, всем недовольный человек запугал, сломил ее. Он был способен на все, а Мизинчик по опыту знала, сколько опасностей вмещает в себя это «все».
Даже прислушиваясь к тяжелой одышке Бадди, я не слишком беспокоился: он не только поправится, он вновь станет прежним гигантом. Бадди первенствовал в любой компании, орал во всю глотку — это добрый признак, здоровье возвращается. А орал он беспрерывно.
Бадди нанял личного шофера по имени Чабби и поселил его в комнате Булы. Во время подробного собеседования в ответ на расспросы Бадди этот человек сказал, что не верит ни в бога, ни в загробную жизнь. «Лучшая рекомендация для надежного водителя!» — заявил Бадди. Он усаживался в свой новый «БМВ» рядом с водителем, Мизинчик с кислородным баллоном втискивалась на заднее сиденье. Дядю Тони и тетю Мариэль Бадди сослал в маленькую комнатку под лестницей.
— Я женюсь на твоей сестре! — изводил он Мизинчика.
Глаза его все больше выпучивались, он толстел и мучительно задыхался. Неделя проходила за неделей, и в самонадеянном хвастовстве Бадди задребезжала нотка отчаяния. Служащие гостиницы тревожились за свою работу, но хозяин был куда более напуган и одержим страхом, чем все его служащие и родственники. Визиты охваченного ужасом босса превратились в кошмар.
Прежде Бадди был предсказуем, последователен, как нормальный здоровый человек, но теперь мы понятия не имели, что он еще выкинет. Я и раньше догадывался, что «полостная операция» принесла больше вреда, чем пользы, но, похоже, дела обстояли совсем плохо: Бадди погибал.
67. Полный дом
Прослышав о выздоровлении Бадди, его дети и внуки вновь окружили его — они дневали и ночевали в доме на северном берегу. Приумножилось и семейство Мизинчика, довольно своеобразная компания. Дядя Тони и тетя Мариэль перебрались из комнаты под лестницей в гараж, приспособив верстаки под кровати; вновь нагрянули давние друзья Мизинчика — мать и сын Маланут, прихватив с собой гамаки. Иви и Бинг, считавшийся братом Мизинчика, открыто сожительствовали, и Мизинчика это устраивало, поскольку Иви больше не составляла ей конкуренции. Что касается Бинга, теперь она призналась: «Он не настоящий мне брат». Все эти люди бродили по дому, к чему-то прислушиваясь, разинув рты.
Пронесся шепоток, будто операция не дала желанного результата, однако Бадди еще держался. Он уже меньше раскатывал в кресле, зато установил в доме узкий лифт. Места в лифте едва хватало на двоих, и Бадди развлекался, зажимая по дороге на третий этаж другого пассажира своей тушей и пронзительно пукая — точно на трубе играл.
Бадди превратился в публичный аттракцион. Болезнь его стала основной темой местных сплетен: обсуждали его состояние, медицинские подробности («легкие залило водой», «легкие словно губка», «протечка в легких»), визиты в больницу, рекомендации врача. В дом набились зеваки и сплетники. Сперва они таращились на Бадди, словно на путешественника, вернувшегося из дальних краев, но, приглядевшись, изумились еще больше: он походил на выходца из могилы.
Щеки впали, челюсть отвисла, Бадди двигался медленно, уставившись слезящимися глазами в никуда. Он постоянно напивался. Все твердили ему: «Прекрасно выглядишь», потому что выглядел он ужасно — одряхлел, задыхался. Во время приступа удушья Бадди багровел, синел и беспомощно поднимал руки: «Сдаюсь!» Как-то раз, когда он жадно ловил раскрытым ртом воздух, Була, глядя на полиловевшего отца, заметил:
— Цвет лица у тебя неплохой.
— Тебе нужен круглосуточный уход, — твердила Мелвин.
— Я присматривать за ним, — отвечала Мизинчик.
— В том-то и беда!
Они слышали, как Мизинчик грозилась поджечь дом, чтобы уничтожить мужа в огне. У Бадди не сходили с рук отметки ее зубов — чернильно-синие, темнее татуировок. Мизинчик покушалась на самоубийство, наглотавшись снотворного, и причинила всем обитателям дома столько хлопот, что они просто вынуждены были принять эту попытку всерьез. В этом, видимо, и состояла, по крайней мере отчасти, ее цель. Мизинчику сделали промывание желудка, и теперь она собиралась (то ли мне назло, то ли чтобы бизнес подорвать) утопиться в бассейне моего отеля.
Була со своими тремя детьми переехал к отцу. «У меня жена лечится», — пояснял он. «Брат» Мизинчика поселился в комнате под лестницей вместе с Иви, дядя Тони из гаража перешел в сарай, и оттуда доносилось негромкое поквакивание — похоже, дядя Тони тоже обзавелся новой любовницей. Бадди знал, что творится вокруг него, но ему было наплевать — одолело бессилие. Все всё время ссорились друг с другом, и непременно наступал момент, когда враждующие стороны апеллировали к Бадди — к Бадди, закрывавшему лицо кислородной маской, Бадди, которому нужно было только одно — вдохнуть еще глоток воздуха.
