— Не надо, — заскулила она, когда отец сграбастал ее, но сопротивление лишь разозлило его, сделало еще опаснее.
— Я твой отец! — сказал он ей. — Ты моя!
Конечно, это несправедливо, но в этом есть ужасная логика — тот самый человек, которому назначено защищать тебя, может причинить тебе самый страшный вред, ибо ты ему доверяешь. В тот кошмарный миг девушка поняла, почему мать отреклась от нее, а родной отец на нее набросился: она была зачата в насилии.
Махина не могла кричать — отец своей вонючей лапой зажал ей рот. Другой рукой он рвал на ней одежду. Эти руки, эти десять пальцев, казались ей мерзкими, отвратительными, точно какие-то злобные существа впились в ее тело.
И вот когда отец Махины повалил ее на пол и уже раздвигал ей колени, послышался грохот — не просто стук в дверь, а сама дверь зашаталась, словно кто-то пытался сорвать ее с петель, весь трейлер заходил ходуном. Махина видела перед собой только голову отца, но этого было достаточно: серебряный крюк зацепил его спереди за шею и оттянул голову назад, сдавил горло так, что глаза у насильника выпучились. Отец отлетел в сторону, точно тряпичная кукла, рухнул в углу, сильно ударившись затылком.
Отчим шагнул на то место, где только что был отец, и посмотрел сверху на Махину — обнаженную, беспомощную.
Он стоял и смотрел на нее сверху.
Бадди выждал, пока эта картина запечатлеется в сознании слушателей. В комнате стояла напряженная тишина.
— И что тогда сделала девушка? — спросил Бадди, оборачиваясь к Иви.
Иви безмолвно уставилась на него, разинув рот, хватаясь руками за горло.
— Поблагодарить его? — предположила Мизинчик.
Хриплый голос Бадди прозвучал трагически-неумолимо:
— Она встала на колени, прижалась губами к крюку и стала его целовать!
65. Полостная операция
Миядзава, личный врач Бадди, расписывал все опасности, боль, неудобства, вероятность инфекции, травмы и «оппортунистических микробов», и тут Бадди перебил его (худшие его шутки всегда были самыми откровенными):
— А этого паразита сумеете отделить от моего тела? — И, протянув руку, сдавил Мизинчику одну грудь. — От Моми следовало держаться на расстоянии, от Стеллы — получать удовольствие, — теперь он крепко сжимал худую ручонку жены, — а Мизинчику нужно придать ускорение.
Та закрыла глаза и разинула рот, словно в беззвучном вопле. Что это значит? Никто не знал, насколько хорошо Мизинчик владеет английским, хотя она притязала на знание шести языков, включая японский, поскольку ей довелось плясать в Токио.
— Она сосет из меня силы, док. — Мизинчик — его болезнь или лекарство? Бадди так и не решил этот вопрос. В отношениях с женщинами он то и дело допускал ошибки.
— Полостная операция, — чуть ли не по слогам повторил доктор Миядзава и добавил, что операция редкая, сложная, понадобятся помощники, поэтому делать операцию будут в больнице Страуба.
— Мне нужны новые легкие, — так объяснял Бадди свою затею.
Доктор Миядзава занимал апартаменты на втором этаже здания в аллее у бульвара Капиолани, между суси-баром и видеопрокатом. Предложенная им медицинская процедура считалась недостаточно изученной, но Бадди был очень не прочь
[61]: он шел на любые эксперименты, с удовольствием называя себя подопытным кроликом. Бадди выискивал амбициозных врачей, которые из научного интереса соглашались его подремонтировать. Сами по себе его болезни были не новы, но, как горделиво утверждал Бадди, пришлось постараться, чтоб нажить такие недуги. Легкие склеились от двух пачек сигарет в день и чересчур большого количества пакалоло. С кислоты Бадди перешел на кокаин, а бросив наркотики, стал больше пить. Невоспитанный мальчишка-переросток с карманами, полными денег, в беззаботной погоне за удовольствиями превратился в задыхающегося пучеглазого старика, который даже посмеяться над шуткой не мог, хватал воздух ртом и молил о передышке.
— Представьте себе старую губку, — объяснял врач. — Вот как выглядят ваши легкие. Можете еще сколько-то продержаться, но скоро понадобится баллон с кислородом.
— Ладно, у меня есть кому его таскать, — сказал Бадди, а сам, оглянувшись на Мизинчика, подумал: пусть сперва поможет мне вылечиться, а там я от нее избавлюсь.
Мизинчик тем временем открыла глаза, но рта так и не закрыла. Сидя в кабинете врача с отвисшей челюстью, она казалась безъязыкой — трудно вообразить более выразительный символ немоты, чем беззвучно распахнутый рот, однако в такой позе она сосредоточивалась и вслушивалась, точно затаившаяся ящерица. Так и Бадди, задумавшись, высовывал язык, на лету ловя вибрации чужой мысли.
— Плохо человек, — постановила она наконец.
— Мы все хорошо знаем Бадди, — успокоил ее врач.
Повернувшись к Бадди, Мизинчик пообещала:
— Я присматривать за тобой.
Тут он насторожился. Мизинчик легонько притоптывала ногой. Кроме жены, рассчитывать было не на кого — Бадди уже никому не внушал страха. От ее сестрицы Иви никакого прока — слишком юна, слишком наивна. Только Мизинчику он нужен живым, а его близким какой интерес продлевать ему годы? В их глазах ценность папочки равнялась его капиталу, а чем дольше он протянет, тем меньше останется на их долю. Детям не нравилось, как он сорит деньгами, но они не смели признаться ни в этом, ни в своей ненависти к Мизинчику и ее пресмыкающимся родичам.
— Полостная операция, — повторил Бадди, запоминая эти слова словно боевой лозунг.
Вернувшись в отель, он опробовал это словосочетание на мне. Ему явно импонировали компактность и точность термина и стоявший за ним образ — яркий свет, острый скальпель, и он сам — бык, бегущий на сверкающую шпагу матадора.
Обычно Бадди предпочитал не говорить о здоровье — не столько из суеверия, сколько потому, что, раз свернув на эту тему, уже не мог остановиться и выбалтывал лишнее. Разговор о недугах всегда исповедален, он многое разоблачает в жизни собеседника, и в первую очередь — дурные привычки. Как прикажете рассуждать об операции, не затрагивая причин, сделавших эту меру необходимой?
В свое время Бадди подставил скальпелю хирурга нос, хотел якобы исправить искривленную перегородку. На самом деле ему надоел шнобель, доставшийся от отца, и он вознамерился получить новый. В нос сделали анестезирующий укол, расплющили его молотком и придали ему другую форму, более устраивавшую владельца. Затем, разжирев, не в силах соблюдать диету, Бадди решился на кишечное шунтирование: двадцать футов внутренностей удалили в ходе той первой «полостной операции». В результате Бадди стал пускать газы, поскольку в укороченном кишечнике пища не успевала как следует перевариться. Газы — еще пустяки, его кузена Чарли постигла более жестокая судьба: Бадди буквально заставил родича последовать своему примеру, но у Чарли отказали почки, и он скончался.
