Но она умела петь. Сидя в одиночестве в европейских соборах, она наблюдала за репетициями хоров и украдкой подпевала им. Как-то раз в Антверпене старый священник даже предложил ей присоединиться к хору. «Бедная девочка, — думал он, — третий день сидит в Соборе Святой Девы, так пусть поет с нами».
В бельгийском портовом городе Любезная Эдит поняла, что голос и есть ее красота — ее, так любящей тишину. Голос был ее гордо выпрямленной спиной, ее шеей, изгибом бедра, красивой грудью и высокими скулами, изящной линией носа и высоким лбом. Голос был ее телом, а уши ее слушателей — зеркалами.
На некоторое время Эдит прижилась в хоре при Католическом храме Йерсоненда. Она вела отстраненное существование во Дворце Пера и ни разу не переступила порога студии. В то время как Карел Берг прожигал лучшие годы во Дворце Пера, Эдит Берг оставила далеко за спиной все, что про себя называла мирским, что было связано для нее с переменчивостью моды.
Но однажды она увидела то, чего не должна была видеть, и это толкнуло ее на путь Безмолвных Сестер. Как-то ночью она не могла заснуть. Это была одна из душных летних ночей, когда в Йерсоненде не было дождей. Вдали над равнинами собирались дождевые облака, но ни на йоту не приближались к городку, словно их удерживала на месте невидимая рука.
Таким был быт фермеров. Вся твоя жизнь зависит от воды, она становится сытой и жирной под клубящимися над равнинами облаками, напоминающими кочаны цветной капусты, и ты, кажется, можешь протянуть руку и подтащить их к себе. Ты молишься о дожде, но тучи надменно снимаются с места и уплывают за горизонт, оставляя за собой лишь слепящие вспышки молний и пылевые столбы на равнине.
Это случилось в одну из таких ночей, когда в густо-черных тучах далеко к северо-востоку от Йерсоненда искрились молнии, а Эдит лежала у открытого окна и наблюдала за грозой. Эдит была уверена, что не спит в доме только она одна Ей захотелось пить, и она отправилась набрать в стакан воды. В студии Меерласта горел свет, и, пробираясь по галерее, она увидела, что он стоит у окна. На веранде снаружи был кто-то еще, и Меерласт поднял оконную раму.
Эдит схоронилась в тени и стала наблюдать, хотя и знала, что этого делать нельзя. Ее отец протянул на улицу руку, и кто-то ухватился за нее. Меерласт помог человеку забраться через окно внутрь.
Это был — Эдит глазам своим не поверила — фельдкорнет Писториус в черном адвокатском одеянии, со своей огненно-рыжей бородой. Этим двоим не о чем было говорить — Эдит выросла в твердом осознании этого факта — и ей захотелось позвать кого-нибудь — мать, Карела, своего брата, сказать им, что творится что-то не то.
Мужчины не разговаривали и двигались очень тихо. Сначала Меерласт налил им обоим шерри, они прикурили по сигаре. Они сидели, молча глядя друг на друга, попыхивая сигарами и потягивая шерри. Эдит сидела, поджав под себя ноги, на полу галереи, спрятавшись за огромными дедушкиными часами, и таращилась сквозь дверную щелку. Мужчины сидели, молча изучая друг друга, и она сильно сомневалась насчет их намерений. Но вне всяких сомнений в глазах каждого пылал гнев, бессильный гнев, природу которого она не могла понять.
Затем, словно по команде, они положили сигары в пепельницы, осушили бокалы, и Меерласт принялся отвязывать свою ногу из слоновой кости. Эдит в изумлении открыла рот: она никогда не видела отца без протеза, и вот он сидит со смешно свесившимся через край стула обрубком, а протез лежит у него на коленях. Писториус снял шляпу и тоже положил ее на колени. Эдит вскочила, когда адвокат достал из кармана брюк складной нож и раскрыл его.
Писториус аккуратно вспорол шов в подкладке шляпы. Меерласт наклонился к нему, придерживая протез из слоновой кости, вперившись взглядом в сделанный Писториусом надрез. Писториус бережно извлек из-под подкладки шляпы какую-то бумагу. Эдит подалась вперед, чтобы получше рассмотреть ее: на документе были написаны слова, но гораздо больше было цифр и линий… Да, это была карта!
Держа в руке карту, Писториус выжидающе смотрел на Меерласта. Меерласт с силой надавил на крышку протеза из слоновой кости. Крышка не поддалась, и ему пришлось доскакать до буфета — глаза Эдит только и знали, что раскрывались все шире и шире — и взять пару плоскогубцев. Он вернулся в кресло, отвинтил крышку, сунул руку в образовавшуюся полость и достал из нее скрученный в трубочку документ.
Это тоже была карта, и снова Меерласт и Писториус безмолвно изучали друг друга. Эдит навсегда запомнила выражение глубокого презрения в их глазах. Одновременно они разложили свои карты на столе, стоявшем между ними. Они сложили документы вместе и склонились над ними. Долгое время они сидели, не шевелясь, потом поспешно развернули карты и снова сложили их вместе, потом снова развернули, измеряя и отчеркивая что-то. Неожиданно они вскочили, их руки, словно по команде, устремились под пиджаки, и вот уже они целятся друг в друга из пистолетов, все так же не проронив ни слова. Эдит узнала серебристый дерринджер (короткоствольный крупнокалиберный пистолет — прим. пер.) Меерласта. Он всегда брал пистолет в морские путешествия в Европу и держал его под рукой, если случалось допоздна засидеться за картами.
Она наблюдала за двумя мужчинами, с ненавистью глядящих друг на друга поверх пистолетных дул, видела, как дымятся в пепельницах сигары, как дергается, будто в спазме, культя Меерласта.
Она вскочила и бросилась в студию, чтобы остановить их. В мгновение ока оба дула уперлись в нее. Чего она не могла забыть и, возможно, потому так часто искала утешения в тишине и уединении, так это то, что Писториус, даже ослепленный гневом, опустил пистолет, как только понял, что перед ним дочь Меерласта. Однако ее отец, Меерласт, продолжал целиться в нее дрожащей рукой, глядя замутненным взглядом.
Писториус подошел к нему, опустил руку Меерласта с оружием, а потом повернулся спиной к отцу и дочери. Эдит медленно, пятясь, вышла из студии. Она осознала нечто ужасное: ее отец был способен на убийство. А еще она поняла, что он уже убивал — и не только на войне. Она видела это в его глазах и бежала прочь от студии, вспоминая простодушный смех Меерласта за карточным столом, его напыщенный вид, с которым он посещал показы мод, его крупное тело верхом на дикой лошади. Она бежала, преследуемая видениями человека, который ни перед чем не остановится, все дальше от них двоих. Через зал, прочь из кухни и вокруг дома, на лужайку, окруженную деревьями, где она частенько сидела, напевая себе под нос, иногда даже по ночам, просыпаясь и размышляя о том, что же уготовил ей Бог. И там она увидела их на ступеньках веранды: шесть мужчин в черных одеждах с заступами в руках и черными повязками на глазах.
После войны прошло уже много лет, и говорили, что эти шестеро все еще появляются иногда, сидят среди ночи и ждут кого-то. Мало кто их видел, и почти никто не знал, где покоятся их тела. Однако той ночью их увидела Эдит Берг и быстрее ветра помчалась в церковь, нашарила в темноте спички и свечи и в три часа утра зажгла у алтаря свечи — по огню за каждую потерянную душу.
Она долго сидела там в задумчивости. Она услышала за спиной какой-то шорох и движение, шелестящий звук. Она не обернулась, поскольку считала — и надеялась, — что это ее отец пришел, чтобы просить у нее прощения. Запах, что-то вроде корицы, окружил ее, и плеча коснулось чье-то дыхание.
