— Пожалуйста, накройте для него.
Принцесса колебалась, но когда вошел генерал и кивнул ей, она поспешно ринулась прочь, чтобы принести новость другим обитателям кухни и взять дополнительный прибор.
Генерал сел и приветственно кивнул присутствующим. Перед Марио Сальвиати были в молчании разложены нож, вилка, ложка и тарелка. Матушка подавала, никто не проронил ни слова.
Инджи повязала вокруг шеи Марио салфетку, чтобы та свисала на грудь, и вложила ему в руку ложку. Она бережно положила его ладонь на край тарелки, и камень, вросший в его ладонь, звякнул о фарфор.
Он ел. Суп стекал по его подбородку и капал на салфетку. Инджи разрыдалась, и генерал с кривой ухмылкой поднял глаза от тарелки. Марио случайно попал рукой в тарелку с горячим супом. Это так его испугало, что он опрокинул тарелку себе на колени, а потом и на пол. Тарелка разбилась вдребезги, брызги супа разлетелись во все стороны.
Инджи сидела рядом с ним, вся дрожа, генерал ухмылялся, матушка смотрела в тарелку, словно не замечая ничего вокруг. Неожиданно Марио встал, оттолкнув руку Инджи, обошел стол и покинул зал. Он шел по памяти, ведь в былые времена ему за этим столом были рады. Тогда, много лет назад, генерал беспрестанно развлекал его и говорил с ним на языке жестов.
Он прошел через зал, немного сомневаясь, когда точно будет поворот на кухню, миновал смущенно отвернувшихся слуг, пересек двор, вошел в свою комнату, запер дверь и уселся лицом к выходу. Лицо его ничего не выражало. Он сидел так до тех пор, пока обоняние не подсказало, что пришла полночь. Тогда он лег в постель.
Может, то было воспоминание, может, сон, может, мечты о несбыточном. Он вспоминал, как вода канала повернула вспять и выкинула его из запруды. Бурлящий поток, захвативший его в водоворот, бросал его вверх и вниз, едва давая ему глотнуть воздуха, снова затягивая его в глубину и швыряя о дно, словно желал наказать жалкого человечка за то, что тот осмелился попытаться укротить стихию мастерком и задором.
Он помнил, как упал на четыре кости, весь в грязи, помнил клокочущий коричневый поток, несущийся мимо и отдаленный шум, доносящийся с равнин: машины и люди, суетящиеся и уносящие с дороги потока свои пожитки — столы и стулья, одеяла и корзинки для пикника.
И тележка Карела, и мгновенно осознанная им, Немым Итальяшкой, мысль: если Карела не остановили, он уже никогда не вернется.
Потом гонка верхом за тележкой. За ним по пятам несся, подгоняя лошадь, Лоренцо, и в том месте, где колея отворачивала в сторону, где у подножия Горы Немыслимой поток обнажил пласт породы, где отступающие воды делали самый отчаянный поворот, там, о, Святая Дева, вымыло из земли шесть скелетов. Их одежды давно сгнили, но по странной случайности черные повязки, провалившиеся в глазницах, все еще охватывали черепа, в каждом из которых зияла дыра от пули, выпущенной кем-то, кто знал толк в убийствах.
У каждого скелета в костлявом кулаке был зажат золотой.
Пока его лошадь с ужасом переступала копытами, его нагнал Лоренцо Пощечина Дьявола Вдвоем они взирали на оголенные скелеты, окруженные блестящими лужицами воды, Лоренцо спрыгнул с лошади, трясясь от жадности, и схватился за костлявый кулак, сжимающий золотую монету.
Но кости сомкнулись вокруг монеты не хуже клещей. Лоренцо пришлось ухватиться за кисть возле запястья и вывернуть иссохший сустав. Глупо улыбаясь, он отломал все шесть кистей, припрятал их в седельной сумке и галопом унесся прочь, а Марио Сальвиати все стоял неподвижно, в твердой уверенности, что ничего уже не будет так, как прежде.
По следам тележки он догадался, что Карел тоже прошел здесь, ненадолго остановившись. Да, вот его следы, здесь он споткнулся о рельс, а потом стоял вот так же над каждым скелетом Возле черепа одного из них отпечатались два округлых следа от колен.
Голыми руками Марио Сальвиати закидал скелеты землей и гравием. Он трудился упорно. Пошел дождь, и через некоторое время место стало выглядеть так, словно его потревожила только дождевая вода. Не было видно ни скелетов, ни следов тележки.
Но отныне он и Лоренцо Пощечина Дьявола знали больше других. Повернувшая вспять вода обнажила перед ними неприятную истину такой, какова она есть. Еще одним свидетелем был Карел Берг, но его больше никто не видел с тех пор: имя ему стало Испарившийся.
5
Люди называли ее «Любезная Эдит», поскольку дочь Меерласта Берга каждые утро и вечер собирала корзинку с едой, брала церковного мула и отправлялась к недостроенному каналу на поиски Немого Итальяшки. Он замечал ее приближение издалека Тогда он откладывал свой мастерок, мыл в бадье с водой руки, лицо, шею и ноги. Его белая рубашка всегда висела на ветке, пока он работал. Он надевал ее и ждал появления Эдит.
Они сидели рядом на покрывале, пили сладкое вино и ели хлеб и фрукты, которые она привозила с собой. Она была старше него, и людей очень забавлял этот факт. Она была крупной, широкой в плечах, с острыми локтями и большими ступнями. Ее полные груди свисали до талии, нос слишком крупный для женского лица.
Но ее прикосновения к нему были полны нежности и любви. Она никогда не была слишком говорливой, и отношения с глухонемым ее полностью устраивали. Должно быть, непросто было, говорили люди, расти во Дворце Пера в окружении всех этих совершенных изображений в ниспадающих одеяниях, с юных лет осознавая, что твое тело никогда не станет хоть отдаленно похожим на фигуры алебастровых статуй, что никогда ты не будешь походить на людей, работавших у твоих родителей моделями. Маленькая Эдит частенько задерживалась возле скульптур:
— Если бы я только стала когда-нибудь такой, как они, — вздыхала она Но что-то подсказывало ей, что этого не будет никогда.
Во время визитов в дома мод Парижа, Амстердама и Милана Эдит замыкалась в себе. Ее родители были в восторге от долгих путешествий в роскошной каюте. Карел рядом с совершенной в своей красоте Ирэн Лэмпэк вечно щеголял в нарядах не хуже, чем у наследного принца. Эдит оставалась в каюте, или сидела в номере отеля, или отправлялась в собор и бесконечно сидела перед алтарем, неотрывно глядя в пламя свечей.
Ирэн Лэмпэк здорово намучилась с подрастающей Эдит. Как-то летом она отвела свою дочь, слишком бледную в сравнении с остальными членами семьи, в студию и три дня без передышки воевала с тканями, ножницами, мерными лентами и перьями. Слуги Дворца Пера разнесли вести об этом переполохе по всему Эденвиллю: бедняжка так и осталась неуклюжей как телок со своими торчащими коленками, угловатыми локтями и тяжелыми грудями, которые уже тогда болтались на ней, словно авоськи с кукурузными початками.
Решающий момент наступил для Эдит после всех дней и ночей, проведенных в замерах и закройках перед зеркалом, которое больше насмехалось над ней, нежели отражало. Пристыженная, она отправилась к себе в комнату, сняла со стены зеркало, пронесла его мимо ошеломленных слуг и швырнула в кучу мусора На его месте она повесила католическое распятие. И это в доме, где зеркала значили всё! Дочь родителей, работавших в промышленности, где зеркала были повелителями! Злые языки не могли нарадоваться поводу поехидничать.
