Со своей стороны, Джонти увидел окрыленную женщину — ангела с крыльями. Нет, с одним золотым крылом, крылом таким же изящным, как крылышки бабочек, которые слетали с ущелья вниз и порхали над его скульптурами. Или это воздушный змей, который вот-вот поднимется в воздух, оседлав теплые воздушные потоки там, в теснине?
Он увидел даже больше: женщину с открытым, ясным лицом, решительными бровями, пухлыми губами и такой грудью, которую любой резец возжаждет воспроизвести. Нос, решил Джонти, вот что придает ей такую силу характера. Она поднялась к нему по траве, протянула руку и обменялась с ним крепким рукопожатием, представившись:
— Я из галереи в Кейптауне.
Джонти уловил исходящий от нее запах большого города. Солнечные очки она сдвинула наверх. Пожав ему руку, немедленно разулась.
Все утро по небесной синеве плыли один за другим облака, и теперь Джонти видел, как они заплывают в глаза Инджи Фридландер. На ее запястьях звякали блестящие браслеты; она сорвала травинку и начала ее жевать.
— А… — Джонти замялся.
Инджи была захвачена врасплох. Она ожидала эксцентричности, но в этом парне ничего подобного не было. Может, он попросту под мухой? Инджи придвинулась поближе, но не учуяла ни малейшего алкогольного запаха. Марихуана, решила она и спросила:
— Где можно сесть?
Джонти махнул рукой на стул, стоявший рядом с его собственным, посреди двора, усыпанного древесной стружкой. Очень симпатичный стул, со спинкой, вырезанной из какого-то редкого дерева.
Они церемонно уселись, словно принимали участие в каком-то официальном мероприятии. Прямо перед ними, как будто поставленный здесь специально, скрывался под одеялом Спотыкающийся Водяной. Можно было рассмотреть первый метр скульптуры, то, что находилось внизу, но, чтобы представить себе остальное, Инджи Фридландер пришлось бы напрячь воображение.
Они немного посидели молча. Инджи изучала пейзаж — зеленеющая, поросшая кустарником равнина взбегала вверх от дома и переходила в теснину; дом окружали огромные дубы; вокруг валялись куски дерева; рваные склоны горы, а на самой вершине хорошо видна стайка бабуинов. Все здесь обладает поразительной земной текстурой, думала Инджи, тем качеством, которое заставляет вас прочувствовать эту страну заново. Она пошевелила босыми ступнями — мягкими из-за постоянного ношения обуви — в древесных стружках, и вверх поднялся запах дерева и прелых листьев.
Крыши и деревья Йерсоненда лежали под ними, на расстоянии не меньше километра. С этой выигрышной позиции он казался игрушечным городом с аккуратными полями, а дома лишь слегка проглядывали между деревьями.
Джонти встал, и она услышала, как он загремел чем-то внутри дома. Инджи встряхнула распущенными волосами и расслабилась. Джонти появился с двумя кружками чая. Оловянная кружка была на ощупь тепловатой. Инджи принюхалась к чаю, но не распознала аромат. Она сделала глоток, и по пищеводу растеклось приятное ощущение, словно перышко, которое взлетело вверх от дуновения ветерка, запорхало и медленно опустилось вниз.
Джонти сел на стул и вздохнул.
— Мой отец, Большой Карел Берг, все еще сидит в карете там, наверху, в пещере. — Он показал на ущелье. — В конце концов он вернулся, чтобы забрать мать и меня. Он принял важное решение. Он хотел перевезти нас в Кейптаун после того, как извлечет воду из горы. И вот до сих пор сидит там.
— Почему?
— Вода отказалась.
— Что вы имеете в виду? — спросила Инджи Фридландер. Она сделала еще глоток и почувствовала, что аромат мокрых стружек, как прозрение, вливается ей в ноздри и поселяется внутри головы.
8
Он был высоким и темным, тот мужчина, что проснулся в своей спальне в Йерсоненде одним летним утром в 1940 году — почти за шесть десятилетий до визита Инджи. Ноги отца Джонти Джека упирались в спинку двуспальной кровати, а если он как следует устраивался на подушках, становилось ясно, что для второго человека места почти не оставалось.
Простыни на стороне его жены Летти уже были холодными, и Большой Карел Берг вздохнул. Она опять поднялась рано, преследуемая своими тревогами. Но тут, как гроза на равнинах, на него обрушилось воспоминание о только что виденном сне. Сердце заколотилось быстрее, грудная клетка вздымалась и опускалась чаще. Он откинул в сторону простыни и уперся ногами в пол с решимостью человека, который знает, что сегодняшнее пробуждение знаменует нечто очень важное. Он быстро натянул на себя одежду для верховой езды и поспешил в ванную, улыбаясь, потому что знал, что говорят о нем в Йерсоненде: «Большой Карел Берг не может постоять спокойно, даже когда мочится». Он энергично почистил зубы, поплескал водой в лицо, глубоко втирая ее прохладу в щеки. Потом влажными пальцами расчесал волосы и натянул сапоги для верховой езды.
Летти в кухне стояла спиной к нему. По ее плечам он видел, что это один из тех самых случаев. Никто из них не произнес ни слова; оба знали, что все уже сказано. Каша остывала в миске, он съел ее, стоя на веранде. Отсюда он видел, как просыпается Йерсоненд, потому что их дом был построен на возвышенности на краю города, между более богатыми домами и Эденвиллем, где жили бедные семьи черных и цветных.
Позади дома он слышал звуки просыпающегося Эденвилля — лаяли собаки, вопили ребятишки, окликали друг друга-взрослые. Перед ним, внизу, в домах Йерсоненда, все было более мирным; дымок уже курился из труб, он слышал, как кто-то колол топором дрова, пикап лавочника затормозил перед магазином. Черный форд с красными бортами, и всякий раз, как он тут останавливался, он словно давал знак, что здесь, в Йерсоненде, можно вести бизнес. Бизнес, разумеется, мелкий, потому что в Йерсоненде имелся лишь один юрист — брат Летти, один доктор, паб, который вот-вот откроется, бойня и кое-что еще. На Карела снова нахлынул его сон. Он закрыл глаза, ощутив, как кровь застыла в груди. Потом, оставив миску из-под каши на столе прямо на веранде, он резко повернулся, бросил один-единственный взгляд на дом, в котором вырос — Перьевой Дворец — и сбежал по ступенькам вниз.
Не попрощавшись с Летти, он сел верхом и поехал прочь. Всякий раз, как на нее «находило» — когда она терялась в прошлом, в том, что до сих пор не исправилось — он оставлял все, как есть. Время научило его этому. Но чтобы выжить, ему необходимо было чем-нибудь заняться. Он галопом промчался сквозь ворота, без нужды сильно погоняя лошадь. Он не мог сказать, почему, но сегодня, прежде, чем отправиться в открытый вельд, ему требовалось проскакать через город. Люди, стоя на верандах с чашками кофе и обдумывая предстоящий им день, смотрели, как Большой Карел Берг галопом скачет по улице Вильяма Гёрда. Какого черта он опять затеял? — спрашивали они друг у друга с любопытством и легкой насмешкой. Потому что все знали о его суматошных побегах — когда настроение его жены ухудшалось, ему в голову приходили идеи; именно тогда он и совершал поступки, в точности, как его папаша, Меерласт Берг. В особенности тогда, когда Летти, сестра адвоката Писториуса, начинала стенать о том, что хорошие отношения между семьями Бергов и Писториусов невозможны, Большой Карел седлал своего жеребца, вбив себе в голову очередной великий проект.
