Инджи вспоминала, как ждала прибытия красок. Они прибыли автобусом: в безветренные дни йерсонендцы слышали рокот мотора с большого расстояния, некоторые говорили, что до десяти километров. Люди язвили:
— Если ветер дует в нужную сторону, можно за день до отправления услышать, как он выезжает из Кейптауна, потому что между нами и Боландом нет ничего, кроме безмолвия.
В прежние времена на высокие холмы, усыпавшие ландшафт, за сотни километров от Кейптауна досюда, устанавливали пушки. Когда в гавань Кейптауна входили корабли, первая пушка на Сигнальном Холме за Кейптауном и вторая на Канонберге в холмах Тюгерберг извещали о его прибытии. Пушка на Папегаайберг за Штелленбошем слышала выстрелы пушки Тюгерберга и тоже палила. Ей отвечала следующая пушка, за Франшхёком, и так, словно колотили во множество огромных барабанов, новость о прибытии корабля распространялась вглубь страны.
И через несколько часов — это во времена, когда дорога отнимала много дней — пушка на Горе Немыслимой тоже стреляла, и фермеры начинали загружать повозки вяленым мясом и шерстью, овцами и козами, переплавленной медью и наносными алмазами, которые детишки находили в пересохших речных руслах, и отправлялись торговать с путешественниками и моряками или с чиновниками Голландской-Вест-Индской Компании в гавани Кейптауна, в надежде, что корабль еще будет стоять на якоре в заливе, когда они туда доберутся. Иногда они опаздывали, и приходилось меняться товаром друг с другом или везти их назад, домой.
Как будто пальба из пушек объявила об отправлении автобуса, думала Инджи, потому что я точно знала, когда он тронулся в путь, когда покинет Боланд и въедет в Кару, за горами реки Гекс, как он долго будет пересекать плато, этот бесконечный путь сквозь ветер, и цикады, и безмолвные камни. Весь его путь до Йерсоненда с его особенной текстурой побеленных известкой стен, и бугенвиллеями, и небольшими домами с низкими верандами и плоскими крышами, и фруктовыми садами с низкорослыми деревьями, которые подрезали многие поколения, и маленькими полями люцерны, с овцами и кое-где — с горячими лошадьми.
Весь этот путь сюда, где она стояла с другими у магазина и ждала. Там было много уже знакомых ей людей, и они здоровались с ней, словно она уже стала частью их общества. Ее больше не спрашивали, когда она возвращается в большой город, а говорили о погоде, о жарком солнце, о броде, который автобус должен пересечь на последнем отрезке пути. Ее больше не спрашивали о Спотыкающемся Водяном и о Джонти Джеке — казалось, они приняли ее право на присутствие здесь и позволили ей это.
Когда за деревьями взвилась пыль, поднятая автобусом, она жадно качнулась вперед, как и все остальные. Было несколько человек с багажом — они собирались ехать этим автобусом дальше, вглубь страны, и она смотрела на старые кожаные чемоданы, шляпные коробки, жестянки с бутербродами, яйца вкрутую, термосы, вкусно пахнувшие кофе, видела, как пожимали руки, как успокаивающе похлопывали по спинам.
Лавочник попросил ее расписаться в получении и сказал, что заплатить она может позже. Его лицо было совсем близко с ее, слишком близко.
— Мы ждем не дождемся ваших картин, мисс Ландер.
Как пес, укравший кость, подумала Инджи и помчалась к себе, распаковывать краски. Они пахли именно так, как она надеялась, пробуждая в ней воспоминания о студенческих днях — и возвращая ее туда, в то время выбора, после выпуска, когда некоторые ее соученики продолжали писать и рисовать, а она сомневалась в своем таланте, и родители побуждали ее подыскать надежную работу, и она приняла предложение галереи и стала ассистентом по управлению и покупкам для Национальной Коллекции.
Неблагодарная работа; и она потеряла себя среди желаний других людей, их воображения, их неудач и успехов, их зависти и честолюбия, их сплетен и скаредности, и забыла, что и в ней волновались образы, что ее душа тоже вмещала в себя маленький городок вроде Йерсоненда, полный воспоминаний, возможностей, текстур, запахов, происшествий, грез; полный жизни.
Инджи снова посмотрела на мазок кисти на холсте. Он парил там, как перо во вселенной. Нет, подумала она. О нет. Этого больше не произойдет. Это не приходит ко мне. Я выбрала неправильное время…
И она поникла головой, и на глаза ей навернулись слезы, и она не заметила, что мазок на холсте начал двигаться и опробовать крылья. Бабочка внезапно взлетела, порхнула вокруг головы Инджи и на мгновенье опустилась к ней на плечо. Потом снова взлетела, и ветер, стремительный и порывистый, как всегда на гребне горы, подхватил ее и унес вниз, в долину, и яркий всплеск нырнул, и воспарил, и яростно затрепетал, и исчез между деревьями и люцерной.
Инджи вытерла глаза и посмотрела вверх, но холст перед ней был пуст. Так я все же не начинала, подумала она. Я это только вообразила себе. Первый мазок кистью ждет. И все возможности, как и холст, открыты передо мной. Оставив все — стул, мольберт и краски — она пошла вверх, в гору. Она взбиралась по рваным склонам Кейв Горджа, далеко за крохотным домишком Джонти. Где-то здесь, знала Инджи, есть тропа, ведущая в пещеру. Ее словно манили туда рассказы о бушменах, рисовавших когда-то на этих стенах.
В конце концов Инджи добралась до заросшей травой дороги. Было очевидно, что ни одна машина не ездила здесь уже много лет. Далеко внизу она видела домик Джонти, а еще ниже — Йерсоненд. Разглядеть статую Благословенной Девы Марии она смогла, а вот мольберт и стул растворились в пейзаже.
Здесь, наверху, было очень жарко, Инджи тяжело дышала. Ветер утих, потому что она зашла за склон горы, а цикады стрекотали просто оглушающе. Дорога выравнивалась и превращалась в подобие террасы с видом в две стороны. Потом Инджи увидела огромную груду камней и глубокую рану на склоне горы — как шрам на теле, подумала Инджи; оттуда и сорвались камни, и покатились вниз, запечатав вход в пещеру.
Чего Инджи не видела, так это ангела, сидевшего на большом валуне в тени скалы. Он сидел, расслабив крылья, и ловил блох в пушистых перьях между лопатками. Он издавал странные звуки, что-то похожее на курицу или индюшку; сидел там в летней тени и сам себе тихонько кудахтал.
Он наблюдал за Инджи, смотрел, как она гладит камни и нюхает потом свои руки; как она встряхивает волосами и откидывает голову назад, чтобы солнце низвергалось ей на щеки, будто это вода из душа. Он видел, как она взяла рюкзачок и вытащила из него тюбик лосьона для загара. Запах лосьона, который Инджи втирала в щеки и в лоб, пока они не заблестели, раздражал ангела. Он чихнул.
Она осторожно смазала веки — у нее такая светлая кожа! — и открыла глаза, и посмотрела вверх, и с удивлением уставилась на тень гигантского орла или другой такой же большой птицы, пролетевшей над ней, и увидела мелькающие движения человека-птицы над пропастью, и напомнила себе, что нужно спросить кого-нибудь знающего, Джонти или лавочника, не живет ли здесь, наверху, пара воинственных орлов.
Подумать только, размышляла Инджи, что Джонти предполагает, будто его отец, Испарившийся Карел, вместе с каретой и выставочными лошадьми, до сих пор в пещере. Она с трудом поднялась, все суставы занемели. А мне еще придется тащить мольберт, стул и остальное барахло вниз с горы, думала она. И всю дорогу, как только я выйду из ворот Кейв Горджа и пойду к Дростди, меня будут останавливать и просить:
