Он вернулся к фасаду и встал на веранде, сжимая в руке ключ. Потом он повернул его в замке, толкнул дверь и уверенно пошел в сторону мастерской Меерласта. Протез из слоновой кости обнаружился в обитом бархатом футляре на полке возле стола. Джонти отвернул пятку. Ему пришлось приложить немалое усилие, но его руки были гораздо сильнее рук Меерласта, и крышка поддалась со второй попытки. Он вытащил из протеза свернутую в трубочку карту, вернул на место пятку и вышел из дома. Он запер дверь, запрыгнул в фургон и погнал его через лужайку на дорогу. Мотор рычал, из-под колес летел гравий. Он переехал через рельсы и помчался по Дороге Вильяма Гёрда. Двигатель жалобно чихал на всем протяжении его пути.
Генерал Тальяард и матушка, приехавшие на «Плимуте» в центральный магазин, смотрели вслед несущемуся в клубах пыли фургону.
— Смотрите, как он бежит. Он все эти годы бегал, и все еще бежит.
— Кара Господня! — не к месту взвизгнула матушка, дочь Любезной Эдит.
16
Это было похоже на змею, ползущую к Йерсоненду, говорили люди годы спустя: канал, упорно прорубавшийся сквозь ландшафт, прорезавший холмы, огибавший утесы и в конце концов поднимавший свою сияющую голову к невозможному, к Горе Немыслимой.
Все держалось только на дерзости и одержимости Испарившегося Карела и Немого Итальяшки, — ибо что еще, кроме одержимости, могло помочь такому безумному проекту обрести жизнь? — поднявших каменный акведук в гору и перенесших его через ее вершину.
Фермеры с окраин города, которым не было особо чем заняться из-за засухи, помогали работавшим каторжникам углубить городскую запруду и нарастить стены. Оросительные желоба, идущие от запруды по улицам Йерсоненда к фермерским угодьям и городским садам и огородам, тоже были расширены, но их еще предстояло настроить под чутким руководством Немого Итальяшки, после того, как канал стремительной воды окончательно вольется в запруду. Канал развился в оросительную систему, охватывающую всю долину, и Йерсоненд стал самым известным сельскохозяйственным городом в области. Стали выращивать маслины и даже сладкий виноград, посадили пальмы и экспериментировали с хлопком и люцерной.
Годы цветения, называли их йерсонендцы, и в их глазах загорался огонек, когда они наклонялись к Инджи и говорили со смесью печали и гордости в голосе. К тому моменту Немой Итальяшка уже ослеп, рассказывали они, и бродил, опираясь на руку Любезной Эдит по полям, вдыхая аромат плодов своего успеха. Они часто сидели возле запруды и она тихонько пела ему: он клал ладонь на ее горло, чтобы чувствовать вибрации голоса. Эдит не знала, понимал ли он что-то в музыке, но он всегда сидел совершенно неподвижно — лишь слегка раздувались ноздри, — пока его ладонь лежала у нее на гортани.
Инджи слушала, затаив дыхание, воображая эту парочку. Она знала, как они могли бы выглядеть тогда, судя по фотографиям, которые ей показывала матушка, и видела их так ясно, словно стояла рядом.
Инджи узнала, что в такие моменты Эдит пела Марио итальянские арии, прекрасные песни его родины, которые сама разучила.
Она смотрела, как он находит правой ногой ритм выстукивает его все время, что она поет, она чувствовала мягкое прикосновение его ладони к своему горлу, и, когда она брала особо высокие ноты, кончики его пальцев давили чуть сильнее. Иногда казалось, что он хочет зажать ей гортань и задушить ее. По городу гуляла история о том, что один из школьников видел, как субботним утром, когда все еще спали, на городской запруде Немой Итальяшка схватил свою жену за горло и принялся душить ее до тех пор, пока она не начала издавать пронзительные жалобные звуки.
Услышав эти сплетни, Эдит взяла его воскресенье в церковь, и когда начала петь паства, она положила его ладонь себе на горло, так что от любопытства паства забыла про молитвенники и, к неудовольствию священника, прекратила петь, и голос Эдит, чистый, как соловьиная трель, одиноко зазвенел под сводами церкви.
Возможно, поначалу прихожанам показалось, что Немой Итальяшка снова напал на свою жену, но увидев нежность и преданность, с какими глухонемой слепец слушал песню во славу Господа, они вступили хором следом за Эдит, устыдившись глупых сплетен, и пели тем утром так, что даже священник прослезился, а сестры в Обители Цыц, стоявшие на коленях перед распятием в своей тихой капелле, недоуменно переглянулись.
Но никого не было рядом, в их поле зрения, пока они сидели на стене городской запруды как-то вечером, и Эдит тихонько напевала, и Немой Итальяшка лежал, положив голову ей на колени, а его ладонь мягко касалась ее горла. Потом, годы спустя, в поиске успокоения он привык играть этой рукой с маленькой рыбкой кой. Эдит не заметила приближения Лоренцо Пощечины Дьявола, теперь располневшего на хорошей еде, которую готовили в доме Писториусов.
Возможно, он следил за ними, но сейчас он возник неожиданно, с красным пятном, видневшимся под шляпой, со сбившимся набок галстуком. Эдит поднялась, увидев его — встрепанного и очевидно невменяемого. Марио Сальвиати тоже вскочил, вытянув вперед руку и по-собачьи тревожно принюхиваясь. Невозможно было сказать, узнал он запах Дьявольской Пощечины или нет, но когда тот выхватил пистолет и нацелил его в Марио Сальвиати, Эдит молнией метнулась к своему мужу и заслонила его собой, демонстрируя своими руками, грудями и бедрами целеустремленность, которой обычно так не хватало ее телу.
Пуля попала ей в горло, и артерия — да, и гортань тоже — вывернулась наружу. Сила выстрела швырнула ее на Немого Итальяшку — мужчину, ради которого она пожертвовала собственной жизнью — и он упал, придавленный ее телом.
Пощечина Дьявола в ужасе бросился прочь. Марио Сальвиати приподнялся на локте и ощутил запах агонии своей возлюбленной. Эдит лежала наполовину на нем, но он не столкнул ее с себя. Он бережно коснулся кончиками пальцев ее губ и, не почувствовав дыхания, ощупал все ее тело, наткнулся на что-то липкое на ее шее.
Когда прибыла помощь, он, обезумев, плескался в воде, как выдра. Охваченный горем, он то погружался в воду с головой, то выныривал, вспенивая грязную воду, словно наказывая себя, словно стремясь утопиться.
После того случая, когда Пощечину Дьявола поймали и предали суду, во время которого он не проронил ни слова, и повесили, даже не найдя объяснения его поступку, генерал Тальяард очень заинтересовался Марио Сальвиати.
— Но, — спрашивала Инджи, — разве Пощечина Дьявола не сбежал из страны? — Она слышала, что его якобы депортировали против воли назад в Италию.
— Против его воли? — следовал ответ, сопровождаемый смехом. — Нет, его повесили против его воли!
— Да, он сбежал из страны, — заявлял другой.
— Ну, это было так давно, — уходил от вопроса третий. — Люди забывают. Или что-то выдумывают. И так постоянно. Не стоит доверять истории.
Инджи вздыхала:
— Ну а генерал? Откуда здесь он? Разве он не появился той ночью с черной повозкой, забитой золотом?
— Это была ночь беспорядков, — сказал Смотри Глубже. — Он чувствует себя обманутым.
