После того как горцы были частью разогнаны, а частью перебиты, колонны войска, не стесненные ничем, выходили из ущелья на плоскогорье и поотрядно становились на отдых.
В центре лагеря быстро установили шатер нарвада Аххи, и, видя издали пурпурный купол своей походной резиденции, нарвад повернул своего буйвола к ней.
Он проезжал мимо солдат, хозяйским глазом определяя, в каком состоянии находятся буйволы, смеются ли солдаты, распрягая их. По запаху узнавал, что они готовят на своих кострах.
Нарвад чувствовал настроение войска. За Аххой ехали военачальники рангом пониже, но все только на буйволах белых и желтых.
Цвет буйвола говорил о принадлежности всадника к определенному сословию. На белом буйволе с рогами, покрытыми перламутром, ездили только сам император и члены его семьи. Вельможи и военачальники садились на белых или желтых буйволов. Пятнистых и серых использовали придворные цирюльники, надсмотрщики за рабами и войсковые командиры. Солдатам были положены буйволы черного цвета. Ну а пестрые, рябые, коричневые и еще невесть какие трудились на полях простолюдинов. За нарушение этого правила виновного ослепляли и отправляли работать в шахты, чтобы добывать для империи железо.
Возле шатра шустрые рабы помогли спешиться своим господам, и те в порядке значимости вошли под шелковые своды. Следом за Аххой шел Ирри в доспехах из черных морских раковин.
Его шлем был изготовлен из черепа большой лесной обезьяны. Все вооружение красавца Ирри состояло из изящной тонкой спицы, длинней обычной, с шариком из драгоценной пластмы вместо рукояти. Ирри был подчеркнуто франтоват. Он красил волосы по новой столичной моде и был жесток, как сам дьявол. Он приходился Аххе двоюродным племянником, но старый вояка не любил молодого зазнайку, и потребовалось вмешательство самого божественного Тро, чтобы Ахха наконец сдался и согласился взять в поход к побережью Ирри.
Оказавшись в шатре нарвада, все уселись в круг. Появились рабы и, неслышно ступая, подали каждому из присутствующих по чашке зе — легкого хмельного напитка из речных водорослей. С минуту все молча прихебывали, смотря перед собой. Но вот Ахха отставил чашку и произнес:
— Итак, мы дошли до границы владений муюмов — лесных людей. Они бегают по горам, как козы, видят в темноте, как совы, плавают, как рыбы, и хитры, как лисы. Основное задание императора мы выполнили — сожгли Сази, столицу Ронги, уничтожили ронгийского князя Илу и его солдат. Мы имеем право вернуться по безопасной дороге через Кали-Нуми в наш благословенный Тротиум.
Но мы можем пойти и до побережья, увидеть своими глазами прекрасных муюмок с очами голубыми, как озера, и руками быстрыми, как праща. Итак, ваше мнение.
Говори ты, Моххад.
— Я скажу! — Моххад провел по загорелому лицу огромной ладонью, вытирая пот. Потом пригладил длинные седые волосы. — Я скажу, Ахха!.. Я, Моххад, промбиуд императора, сейчас имею желтого буйвола, а когда-то был очень счастлив, получив императорской милостью черного. Я был червь, а император меня сделал промбиудом. И поэтому я проливал, проливаю и буду проливать кровь свою и своих врагов во славу императора. Нарвад, я иду к океану! — И промбиуд воинственно тряхнул седой шевелюрой.
— Что скажет Сейк?
Сейк, командир трех сотен пращников, вскинул вверх руку с зажатой в ней спицей и тонким голосом крикнул:
— Я — как Моххад! Пусть мгонеты будут самыми красивыми, а красивых и смелых детей нам нарожают женщины-муюмки.
— Я вижу, остальных спрашивать нет необходимости, все едины в этом решении. Я правильно понял?
— Да, нарвад! — ответил хор голосов.
— Вы все храбрые воины, и это хорошо, у императора не должно быть других. Но подумайте и о том, что от трех с половиной тысяч воинов у нас уже осталось не более двух тысяч. Что вы на это скажете? Не получится ли так, что мы, ища своему императору славы, оставим его беззащитным перед большим количеством врагов империи Мго?
— Уважаемый Ахха! Вы можете взять с собой сотню воинов для охраны и отправиться потихоньку в Тротиум! — язвительно произнес Ирри. — Вас никто не сможет упрекнуть из уважения к вашим годам и заслугам.
На «годах» Ирри сделал особое ударение, и Ахха заметил это.
— Если я уеду, кто поведет воинов к океану? Уж не ты ли, дорогой племянник, со своей игрушечной булавкой?.. Да и солдаты у тебя будут заниматься не тем, чем надо, — больно уколол племянника старый Ахха.
Шатер затрясся от взрыва смеха. Не смеялся только Ирри. Его тонкие губы стали вообще незаметны на побелевшем лице. Сейчас ему напомнили о его самом любимом развлечении.
Здесь, в Ронги, солдаты часто захватывали горянок и с удовольствием насиловали их. Так вот. Ирри предоставлял для этого свою палатку и требовал, чтобы жертву мучили в течение нескольких часов в его присутствии, а когда он видел, что горянка на последнем издыхании и жить ей оставалось минуты, Ирри сгонял солдата и набрасывался на умирающую, овладевая ею, совершенно растерзанной. Для любого другого такие, с позволения сказать, развлечения могли окончиться темной и сырой шахтой империи, но не для Ирри.
Ноги у Мориса, если можно так выразиться, завязывались в морские узлы.
Ему даже казалось, что они натужно выписывали замысловатые кренделя уже где-то далеко позади. В момент, когда силы, казалось, покинули его и Морису захотелось только тихо умереть под кустом, Анупа остановилась. Ее измученный спутник остановился тоже и со стоном, как мешок, осел на траву. Анупа колюче посмотрела на лежащего из-под своих широких, с изломом, сказочных бровей.
Это было душераздирающее зрелище, и ее женское сердце не выдержало. Девушка, подойдя, присела возле Мориса и, уже нежно глядя на него, с удивлением провела по успевшей отрасти бороде.
— Мо-рис, какой ты странный! — Анупа звонко рассмеялась. — Как лесная обезьяна! Почему у тебя на лице растут волосы?
Морис молчал, не открывая глаз, ему нравилось щебетание этой дикой и ласковой пташки. Ее шустрые пальчики приятно щекотали лицо. Разомкнув наконец веки, он увидел большие серые глаза Анупы, и столько в них было нежности, что бравый легионер напрочь забыл о своей усталости и, действуя согласно обстановке, привлек девушку к себе, пытаясь поцеловать.
— Грязная лесная обезьяна!.. — Анупа без труда вырвалась из объятий и брезгливо отерла рукой губы, но было заметно, что ей приятно и она польщена.
Морис уселся на земле и, обхватив руками колени, принял самую обиженную позу. Он не ошибся…
Спустя пять минут на плечо ему легла ладошка Анупы:
— Эй, послушай, не сердись. Я… Я… — Девушка искала слова и не находила их. — Скажи мне, Морис, а что ты делал… Ну вот когда я… рассердилась?.. Это что?
— Это называется «поцеловать», крошка. У вас что же, и не целуется никто?
— Не-а, И волосы на лице у нас не растут. Знаешь, если бы мне раньше сказали, что у людей, как у зверей, на лице растут волосы, мне бы…девушка сморщилась, — мне стало бы противно, а вот ты такой лохматый, — Анупа снова коснулась бороды, — нравишься мне еще больше.
