— Пароль как пароль. Так положено, чтобы не меньше семи знаков и чтоб обязательно буквы и цифры.
— Я понял, понял, — и Василий Васильевич захлопнул дверь.
Ещё раз посмотрел на бумажку, почесал ею нос и положил на столик.
Он натянул брюки с карманами, ещё раз посмотрел на себя в зеркало и решил всё же побриться — Лючия перевесила. Когда он намылил щёки и занёс руку с бритвой, в дверь постучали.
— Да что такое-то?!
Василий Васильевич швырнул бритву в раковину, большими шагами протопал к двери и распахнул её.
— Так я и знал, что твоя последняя, — с порога объявил Саня. — Оно по-другому и не бывает! Дай пройти-то!
Василий Васильевич посторонился.
— Весь дом на фиг обошёл, и твоя последняя, как специально! — сокрушался Саня, выставляя на стол бутылку и два стакана. — Ты обещал со мной чокнуться за Ванюшку! А откуда я знаю, в какой ты камере!..
— Ты бы спросил, — Меркурьев посмотрел на бутылку со стаканами и опять почувствовал головокружение и неприятное шевеление в желудке. — Тебе бы сказали.
— Да я бы спросил, только не у кого! Все по норам сидят, как кроты! Одна какая-то мне говорит — идите вон, я не одета! И обозвала ещё.
— Как обозвала-то? — осведомился Василий Васильевич. — Нецензурно?
Саня пожал плечами. Из бутылки он разлил жидкость по стаканам — в один только капнул, а в другой — до краёв.
— Не, вроде цензурно. — Он вздохнул и взялся за стакан. — Мужлан, говорит! Это цензурно, нет?
— Это даже культурно, — пробормотал Василий Васильевич.
— Ну, бери посуду-то!..
— Да погоди ты, дай я добреюсь!
— Сколько можно годить?! Горит всё!
— Дотла не сгорит, — сказал бесчувственный Меркурьев, вернулся в ванную, взялся за бритву и крикнул: — Будут стучать, открывай!.. Спрашивай, что надо!..
— Чего?!
Меркурьев пустил воду и долго и тщательно брился.
Когда он вышел, Саня, сгорбившись, сидел в кресле и смотрел в открытое окно на море, над которым поднимался туман. Нетронутый стакан так и стоял на столе. Василий Васильевич даже удивился.
— Ну чего? Можно уже? — обернулся Саня.
— Можно, — разрешил Меркурьев и взял тот, в котором была капля.
— За упокой Ванюшкиной души, — произнёс Саня с торжественной горечью. — Пусть земля ему, как говорится… Не чокаясь.
И в несколько глотков вытянул весь стакан.
Василий Васильевич посмотрел, как Саня возвращает стакан на стол и сразу же наливает следующий. Затею с совместным возлиянием он перестал понимать окончательно. Зачем Сане нужен он, если за упокой души — не чокаясь?…
— А теперь, — торжественно объявил Саня, — за всех оставшихся, то есть за нас. Давай, братан, чокнемся.
Вот в чём дело. Теперь можно чокаться. Теперь — за нас.
— Закусить нечем, — пожаловался Саня, осушив второй стакан. — Без закуски плохо. И что ты зашитый — плохо. Пил сильно?
Василий Васильевич промолчал.
— Ну, ещё по одной.
— Пойдём вниз, — предложил Меркурьев. — Там еду можно добыть.
Саня помотал головой.
— Не пойду я. Внизу народу как сельдей в бочке, все пялиться будут! Вчера, знаешь, как глаза вылупили? Я лучше тут, у тебя, посижу.
— У меня, — пробормотал Василий Васильевич. — Милое дело.
— Слышь, братан, а ты молодой, что ли? Я на улице подумал — дедок какой-то. Идти не может, ползком ползёт.
— Я кросс пробежал и устал, — строптиво сказал Василий Васильевич.
Он никак не мог придумать, как ему быть дальше. Оставлять безутешного друга Саню в собственной комнате наедине с бутылью — ноль семь, как давеча сказала Нинель, — почему-то не хотелось. Выгнать вон — он не пойдёт, это совершенно очевидно. То есть можно попробовать, но добром это не кончится! Некоторое время Меркурьев помечтал, как было бы славно вытолкнуть Саню в окно — второй этаж, до смерти не убьётся, — но потом и эту идею отверг как негодную.
— Ну ладно, — сдался он наконец. — Я завтракать пойду.
— Слышь, братан, притарань мне тоже чего-нибудь пожрать, а? Со вчерашнего дня не евши.
— Спустись и возьми сам.
— Не, не пойду я вниз, сказано тебе.
— А я не понесу, — Василий Васильевич натянул футболку и сунул в карман ключ от комнаты. — Я тебе не официант.
— Да ты не обижайся! — вслед ему заревел Саня. — Я так просто, по-дружески! Жрать охота, спасу нет!
Меркурьев захлопнул дверь и сбежал по лестнице.
Хорошо бы, мрачно думал он, чтобы Саня быстро напился, заснул и не натворил бы в комнате никаких свинств и безобразий. Хотя куда его спящего деть — непонятно.
Первый, кто попался ему на подходе к столовой, был хозяин.
— Виктор Захарович, — сказал Меркурьев язвительно. Ему хотелось переложить на кого-нибудь ответственность. — Этот ваш бизнесмен и покупатель дома сейчас пьёт в моём номере.
— Как?! — поразился бедный хозяин. — Зачем ты его к себе-то привёл, Василий?!
— Он сам пришёл. И теперь не уходит.
— Мать честная, что же нам делать? Может, полицию вызвать?
— Лучше сразу нацгвардию, — посоветовал Василий Васильевич. — Между прочим, никаких дверей за своим другом он не запирал. Он так говорит, и я ему верю.
— Каких дверей?! Вася! Ты о чём?
Но Меркурьев уже вошёл в столовую.
Красотка Лючия, ради которой он побрился, сидела на его вчерашнем месте в эркере. Рядом с ней лежал ещё один прибор и стояла кофейная чашка. Меркурьев поискал глазами и понял, что Стас по-прежнему в рабстве — он наливал из графина жёлтый апельсиновый сок в два хрустальных бокала, наполненных льдом.
Маленький человечек Емельян Иванович, напротив, устроился в самом тёмном углу, перед ним стояла глубокая тарелка и чайничек с чаем.
Антипия — никакая не Мура! — сидела за круглым столом посередине. На этот раз одежды на ней были белые, и свеженамалёванная точка на лбу выглядела хищно, словно на самом деле пристально смотрел третий глаз.
Софья деловито поглощала кашу и также деловито запивала её чаем и заедала бутербродом с сыром. Увидев Меркурьева, она стряхнула крошки с кофты, энергично дожевала и позвала:
— Иди сюда! Садись со мной.
Василий Васильевич пожелал всем доброго утра и уселся рядом с Софьей.
— Ну чего? — спросила она. — Гулять пойдём?
— Мне нужно съездить в Калининград, — заявил Меркурьев.
— Прямо сейчас?! Да ладно, вот дождь зарядит, тогда и поедешь! Сегодня в самый раз гулять, а не раскатывать!
