Утро выдалось серенькое и тёплое. Море, укутанное одеялом тумана, едва слышно вздыхало и тихонько плескало в песок. Меркурьев бежал сквозь влажную серость, обливаясь потом.
Сегодня бежать было гораздо тяжелее, чем вчера. Мышцы отказывались служить. Василий Васильевич приказывал ногам двигаться, пружинить, вздыматься — чтобы бег был красивый, атлетический! — а выходило стариковское шарканье. Ноги не пружинили и не вздымались, протестовали против насилия. С грехом пополам Меркурьев доволок себя до лестницы, поглядел вверх, ужаснулся при мысли, что туда можно забежать, и пустился в обратный путь.
Напротив маяка он попытался заставить себя ускориться, чтобы скорее миновать страшное место, наддал, и это привело к тому, что на полпути к дому он изнемог окончательно.
К каменной террасе он поднимался в несколько приёмов, а когда поднялся, вынужден был опрометью кинуться в кусты — его сильно тошнило, и он боялся, что вырвет прямо на брусчатку.
Посидев в кустах, он кое-как заполз обратно на террасу и повалился в холодное плетёное кресло. Дышал он коротко и часто.
Ничего-ничего!.. Просто так, для удовольствия, бегают исключительно пенсионеры и худеющие барышни, он же бегает как настоящий спортсмен, до полного изнеможения, до обморока. Только такой бег имеет смысл. Главное — победа над собой, а всё остальное неважно.
Василий Васильевич пошевелился — движение вызвало у него новый приступ тошноты, — и попытался сплюнуть сухую колкую слюну. Ничего не вышло.
— Ты, дядя, помереть, что ль, решил? — раздался рядом хриплый голос. — Плохо тебе?
Меркурьев с трудом повернул себя в кресле и посмотрел.
По соседству, боком к нему сидел друг покойного. Кажется, его зовут Александр Фёдорович.
Друг покойного был несвеж, небрит, облачён в спортивный костюм и шлёпанцы, надетые на носки. Наброшенное на плечи одеяло довершало картину.
— Может, «Скорую» тебе вызвать, дядь?
— Спасибо, не надо, — выдавил атлет Меркурьев.
— Да это верно, чего её вызывать-то, всё равно они ничего не могут. Э-эх!.. Вон друг мой Ванюшка во цвете лет погиб, и никто ничего сделать не смог!.. Выпей со мной, дядь. Тебе хуже не станет, а мне бы друга помянуть!..
Василий Васильевич, которого при мысли о выпивке опять неудержимо потянуло в кусты, сказал, что пить сейчас никак не может.
— А ты чего, зашитый, что ли?
— Я бегал, — сказал Василий Васильевич.
— Зачем?
Это был сложный вопрос. Как ответить на него другу покойного, Меркурьев толком не знал, поэтому сказал, что бегал он для здоровья.
— Ты и так еле ноги несёшь, — удивился друг покойного. — И ещё бегаешь?
Василий Васильевич объяснил, что обычно на ногах он держится твёрдо, а нынешнее его состояние от того, что он уморился на кроссе.
— Так ты до глюков добегался?!
Меркурьев подтвердил.
— Ну дела, — сказал друг, пожалуй, с любопытством. — Это до чего люди себя доводят своими силами! Ладно бы пил, а он бегает!.. Спортсмен, что ли? Олимпиец?
Василий Васильевич сказал, что он инженер из Бухары.
— О как! — удивился друг покойного. — А на урюка не похож!..
Меркурьев сильно вдохнул — наконец-то получилось! — сильно выдохнул, поднялся и зашаркал к фонтану — попить немного.
Сидящий провожал его взглядом.
— А у меня друг погиб, — сказал он, когда Меркурьев вернулся. — Был Ванюшка, и нет больше. С маяка упал — и насмерть! Помянуть бы.
— Я потом помяну, — пообещал Василий Васильевич. — Как вас зовут?
— Саня, — сказал друг. — И давай сразу на ты. Когда мне выкают, я сразу думаю, что я в налоговой.
— А какого лешего твоего друга ночью на маяк понесло, не знаешь? — спросил Василий Васильевич. — Вы же до полтретьего пили! Ну и шли бы спать.
— Да я-то пошёл, — горестно сказал Саня, — а Ванюшка вот… промашку дал. Да он вообще рисковый пацан, Ванюшка! Во все драки с ходу ввинчивался, всё приключений себе на одно место искал! Нашёл, блин! Ты как хочешь, дядь, а я пойду накачу.
И Саня стал с трудом вытаскивать себя из кресла.
— Погоди ты, — велел Меркурьев. — Когда он на маяк пошёл, ты где был?
— Да тут я был, в доме! Кто ж знал, что его на высоту понесёт!
— Я понимаю, что в доме, но где именно? И что он сказал, когда пошёл?
Саня уставился на Меркурьева. Глаза у него были воспалённые, больные.
— Чего сказал, чего сказал… Ничего не сказал! Разрешения у меня не спрашивал! Мы последний пузырь раздавили, и я спать лёг.
— Где?
— Чего — где?
— Где ты спать лёг? — повторил Меркурьев терпеливо. — Под столом?
— Чего под столом-то, не ложился я под стол! Я в комнату к себе пошёл, мне бабка здешняя ещё с вечера её показала. Самая лучшая, говорит, комната для вас, Александр Фёдорович, приготовлена!
— На втором этаже?
— Чего это на втором-то, на третьем!..
— И ты на третий этаж сам зашёл?
— Чего это я не зайду, я ж не маленький!
— Да ты не маленький, но пили вы весь вечер.
— Чего мы там пили, по два пузыря на рыло, и третий на посошок!
Василий Васильевич, которого вновь затошнило, подышал открытым ртом.
— Ты поднялся в свою комнату и лёг. А друг твой?
— А друг мой Ванюшка к маяку, видать, пошёл! Упал и разбился. И нет у меня больше друга. И никого нету.
— Так не бывает, — возразил Василий Васильевич. — Зачем он туда пошёл? С чего вдруг? Его комната где?
— Там, где моя! Они напротив друг дружки. Моя окнами на море, а его окнами в лес, и вся рекогносцировка.
— Он не пошёл к себе, а пошёл на улицу. Ты дверь за ним запер?
Саня моргнул.
Солнце вдруг вышло из-за низких молочных туч, полоснуло вдоль моря светящимся лучом, упало на сидящих.
— Ой, ё-моё, — застонал Саня и закрыл лицо руками. — Ой, не могу я, плохо мне.
Он немного посидел, раскачиваясь из стороны в сторону, потом полез в карман штанов, выудил тёмные очки и напялил.
— Глаза не глядят, — пожаловался он Меркурьеву. — Прям режет, как ножом. И в голове верчение. Я в десантуре служил, там нас на такой центрифуге крутили для тренировки. Как слезешь, вроде по земле идёшь, а будто в воздухе крутишься.
— Да, — глубокомысленно согласился Василий Васильевич.
— Плохо мне, дядя, — продолжил ныть Саня. — Ванюшку жалко. Один я остался.
— Ты дверь запирал за ним? Когда он на улицу пошёл?
