Ремонт у нас в квартире шел своим чередом, а мы познакомились с одной женщиной – она еще во время учебы в школе приемных родителей удочерила девочку. И она рассказала нам об одном фонде, в который мы с Надеждой поехали, и попали очень удачно. У них проходил целый комплекс семинаров для волонтеров и приемных родителей, это уже было сверх ШПР, своего рода повышение квалификации. Всю осень, зиму и весну мы ходили на занятия, продолжали готовиться и погружаться в тему. И вот однажды Надежда поехала как волонтер в Дом ребенка в Краснополянске – она должна была помогать оператору, снимавшему ролики о детях. И там как раз присмотрела наших ребят. Нужно сказать, заранее мы не могли определиться, кого искать – девочку или мальчика. Не потому, что кто-то хотел девочку, а кто-то мальчика. Просто никто ни в том, ни в другом случае не стал бы возражать. И для нас в Доме ребенка нашелся выход – Надежда встретила брата с сестрой – Егора и Полину. Девочка была младше, мальчик постарше, и у него присутствовал нюанс – ВИЧ-инфекция и гепатит С, который мешал найти усыновителей. Детей не разделяли, хотя на девочку постоянно находились претенденты. За одну ночь чтения информации на форумах в Интернете мы избавились от страха перед ВИЧ и гепатитом С. Поняли, что с этим вовсе не страшно жить, необходимо только соблюдать определенный режим.
Забрать ребят быстро у нас не получилось – квартира еще была в разбитом состоянии. И мы с Надей все это время очень боялись, что наших ребят могут перехватить, но, слава богу, ничего подобного не произошло. Они нас дождались. Закончился ремонт, завершился очередной цикл семинаров, нам подарили детскую кроватку, и мы стали проходить врачей. Говорят, сейчас медицина стала проще, но я бы так не сказал. На мой взгляд, стало даже сложнее – мы с женой периодически устраивали себе такую встряску, как прохождение медкомиссии (Надежда проходила ее три раза, я – два). Трудность не в том, что список врачей и диспансеров стал больше, наоборот, но все эти медучреждения постоянно объединяются, разъединяются, куда-то мигрируют. Рентгенолог вчера сидел здесь, а сегодня иди ищи его где-то в другой поликлинике. Раньше пришел, взял направление на анализы, а сейчас: «Ой, простите, этот доктор будет только в пятницу». И деваться некуда, уходишь до пятницы.
Когда мы забирали детей, Егору почти исполнилось 3 года, а Полине было 1,5. Она плохо развивалась в Доме ребенка, поздно начала ходить, потому что была в группе вместе с тяжелыми детьми – у многих был синдром Дауна, гидроцефалия. А Полина была здорова. Только родилась семимесячной от передозировки мамы, и у нее в первые дни жизни был тяжелый выход из наркотического состояния. Она месяц лежала в больнице, а в три месяца была изъята с братом из семьи. И эти раскачивания, о которых мы узнали в школе приемных родителей, у обоих присутствовали в таком виде, что ничего подобного я раньше себе даже не мог представить. Я хоть и подготовленный был, но при виде такого у меня волосы вставали дыбом. Ребенок стоял на карачках и, раскачиваясь, бился головой о спинку кровати…
Мы привезли детей домой 25.05.2012 (с тех пор у нас в семье 25 мая праздник – День аиста), и у нас в жизни начался достаточно интересный период. Адаптация в нашем случае была очень жесткой. Во-первых, до этого у нас вообще не было никаких детей, а тут их стало сразу двое. Во-вторых, Егор хоть что-то соображал, но говорил только какие-то отдельные слова – в свои 3 года практически не разговаривал. Можно было услышать «мама», «алле», «нина» – это была машина, и еще пару малопонятных слов. А Полина и вовсе ничего не говорила. К ним в Дом ребенка изредка приезжала бабушка, давала внуку телефон поговорить с мамой, и он умел прикладывать телефон к уху и говорить: «Мама, алле!» (Родители были лишены родительских прав, и хотя они формально могли навещать своих детей, мама приезжала один раз, и то в не совсем адекватном состоянии, и ее попросили удалиться.) Егор даже по пульту телевизионному разговаривал с мамой. Мы с детьми заперлись на даче, нам помогла давняя Надина подруга, логопед-дефектолог. Она училась по уникальной методике и работала со слабослышащими детьми. Благодаря ей у нас наметился значительный прогресс, а еще очень выручил ее старший сын, которого она отправила к нам бебиситтером. Через этого посредника, близкого к детям, наконец все перешло в обращение «папа-мама», а до этого у детей была серьезная путаница в голове, особенно у Егора. Вот они жили в Доме ребенка, к ним приезжают «эти дядя и тетя». Вроде все ясно. Но вот все воспитательницы вдруг начинают говорить им, что скоро-скоро они поедут к маме и папе. И эти два образа – сначала «эти дядя-тетя», а потом «мама-папа» – у них в сознании никак не соединялись. Вроде куда-то переехали, жизнь изменилась, а папы с мамой здесь все еще нет. Этот вопрос мы в конце концов утрясли. Помимо прочего, через две недели после того, как мы начали жить вместе, у Егора развилась какая-то инфекция, и они с Надеждой легли в больницу… В общем, хватало забот. Но обстановка, конечно, помогала: дача, природа, жучки, паучки, большая песочница, своя горка, мама и папа. За лето наладили общение и уже в более спокойном состоянии вернулись осенью в Москву.
У детей – и у Егора, и у Полины, разумеется, стоял диагноз «задержка психоречевого развития» (ЗПР). Спустя два с половиной года в семье мы этот диагноз сняли. Нет больше ЗПР! Но, конечно, очень многое надо было сделать – в детский сад первый год мы не успевали попасть, да и надо было подтянуться сначала. Надина подруга приезжала в выходные, в будние дни. Лепила с детьми, играла, рисовала – в общем, занималась арт-терапией. Постепенно мы сами успокоились, дети стали увереннее, подросли. Шаг за шагом отказались от памперсов, приобрели другие важные навыки и привычки – в общем, росли и радовали нас. Тогда мы с женой почему-то подумали, что где двое, там и трое. Надо еще одного брать, если уж мы научились справляться. На этот раз мы целенаправленно и намеренно собирались принять в семью ребенка с ВИЧ. К тому моменту мы уже разобрались со всеми особенностями: лекарство ребенку надо давать ежедневно в одно и то же время, раз в три месяца возить на обследования в больницу. Собственно, на этом все. Правда, есть еще нюансы, связанные с открытием диагноза. Люди в целом не слишком подготовлены, пугаются. Формально диагноз я могу не разглашать даже врачу, если это, например, окулист. Мы не обязаны ставить никого в известность, озвучиваем иногда гепатит С, и больше ничего. Пока я никаких проблем не наблюдаю, хотя в прессе часто читаю о том, что дети и их семьи с открытым диагнозом ВИЧ ста лкиваются с массой проблем, вплоть до принуждения к перемене местожительства, что дико, на мой взгляд. В садике знают про гепатит, но никаких серьезных проблем в связи с этим нет. Кстати, гепатит, нужно сказать, гораздо более опасен в быту, чем ВИЧ, хотя в основном панический страх вызывает именно последний. Но повторюсь, что нет случаев заражения ВИЧ в быту – это возможно только при переливании крови или незащищенном сексуальном контакте. Небольшие ранки и кровотечения, царапины и болячки не представляют никакой опасности для окружающих, если только целенаправленно не выпить пару литров крови. А достижения по предотвращению ВИЧ за последние годы впечатляют: до 98 % матерей рожают при правильной терапии здоровых детей. Это ли не достижение? Я раз в год сдаю кровь в День донора и личным примером показываю всем, что страхи перед ВИЧ надуманны, а порой (особенно после прочтения отзывов в Интернете по данной теме) и опасны.
