За день до праздника Пейсах старики поднесли своим учителям оплату за обучение. При этом ученики сделали честный подсчет: две недели с ними уже занимались, в пасхальные будни и сразу же по окончании Пейсаха с ними будут заниматься. Заплатить они хотят заблаговременно, потому что старики не должны быть должниками. Обоим ешиботникам и в голову не приходило брать плату за обучение, но каждый из них повел себя по-своему. Шлоймеле весело рассмеялся и протянул руку. Получив пригоршню денежных купюр и монет, он даже не взглянул, сколько ему заплатили. Он сразу же направился к кружкам для пожертвований, стоявшим у дверей, и рассовал полученные деньги сразу по всем кружкам. Шлойме, учитель Галохи, вел себя в соответствии с законом. Вместо того чтобы делать свои великие открытия на пути изучения Талмуда, он тратит время на обучение простых евреев простой книге «Шулхан орух», по поводу которой не может сказать ничего нового, поэтому ему причитается плата за это потерянное время. А что он делает с этими деньгами, никого не касается. Однако, когда Гиршеле, учителю Агоды, предложили взять плату за обучение, он даже вздрогнул. Боже упаси! Он не синагогальный староста и никому не хочет раздавать пожертвований. Если еврей хочет что-то пожертвовать, пусть делает это сам.
7
Целый год у старого отца есть дела. Приходит пасхальный сейдер, и он сидит во главе стола. Приглашенные на сейдер гости любят смотреть на старца в белом китле
[58], сидящего, опершись на белые подушки. Серебро его бороды перемигивается своим блеском с серебром праздничных подсвечников и праздничной посуды на столе. Вино, разлитое по бокалам, играет в его глазах. Сколько бы приглашенные гости ни расхваливали хозяйку за вкусные блюда, потом они будут помнить главным образом старца, восседавшего во главе стола:
— Украшение дома, украшение!
Но на этот раз стариков было не узнать.
Вместо того чтобы читать пасхальное предание с красивым напевом и быть довольными тем, что дети сами правят сейдер, старики выдвигали претензии по поводу того, что ничего не устроено в соответствии с законом, и с подозрением осматривали каждое блюдо. Еще раньше, во время церемонии поисков квасного, дети заметили, что отцы сердиты. Полиция не так выискивает по воскресеньям, не торгуют ли через заднюю дверь и не продают ли товары без штампа об уплате налогов, как отцы выискивали в каждом углу случайно завалявшийся кусочек квасного. Еще хуже почувствовали себя дети во время сейдера, когда старики вытащили свою мацу шмура. Гости за столом не могли удержаться от улыбок, такой обгорелой она была, черной, как земля, похожей на растертый в крошки уголь. А когда дети потом упрекали стариков, мол, вы опозорили нас перед гостями, старичье отвечало с неслыханным доселе гневом:
— Отец — это вам не кубок пророка Элиягу, который наполняют вином и ставят на стол раз в году. Разве вы верите на самом деле, что, когда открывают дверь и произносят слова «излей гнев Свой»
[59], входит пророк Элиягу?
Внуки не поняли, какая муха укусила этих дряхлых старцев, уже стоящих обеими ногами в могиле. Всю пасхальную неделю старики смотрели на внуков с издевкой и горечью:
— Законоучитель реб Шлоймеле и городской проповедник реб Гиршеле оставили после себя внуков — и мы оставляем внуков!
Оба ешиботника продолжали изучать Тору со стариками в будние дни Пейсаха и после Пейсаха тоже, и старики буквально сияли от счастья, сияли все больше. Как ни нравилось им изучать Галоху и Агоду, они понимали, что великими учеными им уже не стать. Главным образом престарелых учеников радовало то, что два молодых знатока пользуются святыми книгами Старой синагоги, и то, что под ее сводами звучат молодые певучие голоса. Однако точно так же, как старцы из Старой синагоги обоснованно боялись зимой, что мальчишки разбегутся, когда окончатся холода, так же теперь они обоснованно боялись наступления лета.
Шлоймеле, преподаватель Галохи, жаловался седобородым ученикам, что хочет вернуться в ешиву, но мать требует от него остаться дома и поехать с семьей на дачу. Поехать на дачу — значит попусту тратить время, которое могло бы быть использовано на изучение Торы. А если для выполнения заповеди почтения к матери надо отказаться от изучения Торы, то выполнять эту заповедь не обязательно. Тем не менее он пытается убедить мать по-хорошему, чтобы она позволила ему уехать в ешиву. Хотя его ученики очень радовались этой истории, они не показывали своей радости и отвечали учителю с хитростью: пусть ребе не обижается, но нельзя сказать, что его мать не права. Она хочет, чтобы он отдохнул.
Гиршеле, внук городского проповедника, жаловался старикам, что его мама все еще нездорова и он не может вернуться в ешиву. Зная, что он, их деликатный и сдержанный учитель Агоды, не рассердится на них, старики говорили с ним открыто и честно:
— Ваша мама, с Божьей помощью, скоро выздоровеет. Но почему бы вам не остаться дома и не позаниматься в Старой синагоге? И у нас будет ребе, и книжные шкафы не будут пребывать в небрежении. Ведь в клецкой ешиве хватает знатоков Торы — да приумножится их число, а в нашем святом месте не слышно голосов молодых людей, изучающих Тору. Когда-то все скамьи в Старой синагоге были заняты пожилыми, молодыми и совсем юными евреями, изучавшими Тору. А сегодня остались только мы, старики, и к тому же не являемся по-настоящему учеными евреями. Так останьтесь же у нас, и заслуги Старой синагоги тоже будут способствовать вашим успехам в изучении Торы. Изучение Торы здесь станет также верным ходом для удачной женитьбы.
От таких долгих речей деды устали и стояли перед молодым ребе с умоляющими глазами, раскрытыми ртами и свисающими, как тряпки, бородами. Гиршл долго рассматривал свои длинные, холеные, бледные пальцы, прежде чем поднял на стариков спокойные улыбающиеся глаза:
— Я ведь сам еще ученик, причем далеко не лучший. Так как же я смогу вырасти в изучении Торы, если не стану слушать уроков главы ешивы и если у меня не будет товарищей, с которыми я смогу обсудить ту или иную тему, затронутую в Талмуде? Да и мои родители тоже на это не согласятся.
Обыватели увидели, что они не правы. И все же желание, чтобы в Старой синагоге сидели над святыми книгами двое молодых ученых, так горело в них, что они продолжали искать поводы, позволившие бы им задержать двух внуков знаменитых людей. Все позолоченные колокольчики на коронах свитков Торы вместе не звенят так сладко и весело, как певучие голоса молодых сынов Торы. Может быть, имеет смысл пойти к их матерям и переговорить с ними? «Ваши сыновья, чтобы они были здоровы, — скажут они матерям, — ваши сыновья — это внуки виленского законоучителя реб Шлоймеле и виленского городского проповедника реб Гиршеле, да будет благословенна память о них. Так вот старейшая синагога нашего города нуждается в ваших сыновьях больше, чем ешива в Клецке». Однако старики тут же поняли, что матери раввинских детей могут им ответить: «Мы матери, и тем не менее мы отпускаем наших детей на чужбину ради того, чтобы они выросли большими мудрецами Торы. А вы приходите и предлагаете, чтобы они остались сидеть в вашей синагоге, чтобы вам не было тоскливо. Разве так будет правильно?» — спросили бы их раввинши, и тогда бы уже не осталось ничего, чем можно было бы им возразить. «Правда, раввинши не стали бы так говорить, если бы мы нашли для их сыновей-женихов подходящих невест. Ну так что? Если наши внуки выросли настоящими иноверцами, то на что похожи наши внучки, которых не научили даже благословлять субботние свечи? Хороши невесты для будущего Виленского законоучителя реб Шлоймеле и будущего виленского городского проповедника реб Гиршеле!» Так говорили между собой старики и горько смеялись, пока не решили, что к раввиншам лучше вообще не ходить, чтобы попусту не позориться.
