Рыба оказалась сыроватой, а картофель был просто недопечен.
Митч ковырял вилкой в тарелке, медленно поедая свой салат и слушая рассуждения
своего патрона о других обедающих в зале. Вон за тем большим столом сидит мэр,
с каким-то японцем. За соседним столиком – один из банкиров фирмы. Там дальше –
кое-кто из коллег по профессии. Митч заметил, что ели все увлеченно и в то же
время со значимостью, как, собственно, и должны такие люди есть. Атмосфера была
самая что ни на есть пуританская. По словам Эйвери выходило, что каждый из
обедающих являлся весьма серьезной личностью как в своем деле, так и в городе.
Эйвери был здесь дома.
Они оба отказались от десерта и заказали кофе. Митч должен
быть на своем месте не позже девяти часов утра, объяснял ему Толар, раскуривая
длинную тонкую золотистого цвета сигару. Секретарши приходят к восьми тридцати.
Заканчивается рабочий день в пять часов пополудни, но никто не работает восемь
часов в день. Он сам, например, приходит к восьми и редко уходит раньше шести.
Он может позволить себе вписывать в свои счета по двенадцать часов каждый день,
вне зависимости от того, сколько часов он фактически был занят работой. Пять
дней в неделю по двенадцать часов. По триста долларов в час, В течение
пятидесяти недель. Девятьсот тысяч долларов в год. Такова его норма. Правда, в
прошлом году он дотянул только до семисот, но тому были причиной обстоятельства
личного характера. Фирму не волнует, придет Митч в шесть утра или только в
девять, если работа будет сделана.
– А во сколько открывают здание? – спросил Митч.
– У каждого есть свой ключ, так что прийти и уйти можно в
любое время. Меры безопасности соблюдаются очень строго, но охрана давно уже
привыкла к трудоголикам. Некоторые из привычек сослуживцев вошли в легенду.
Виктор Миллиган в молодости работал по шестнадцать часов в день, семь дней в
неделю, и так до тех пор, пока не стал компаньоном, после чего прекратил
работать по воскресеньям. У него случился сердечный приступ, и он был вынужден
пожертвовать и субботами. Лечащий врач посадил его на диету: не более десяти
часов в день, пять дней в неделю, и с тех пор он чувствует себя совершенно
несчастным. Марти Козински знал в лицо и по именам всех уборщиц. Он приходил к
девяти, поскольку хотел завтракать вместе с детишками. А уходил в полночь.
Натан Лок притворяется, что не может нормально работать после прихода
секретарш, и вот он является к шести. Это будет просто позором – прийти позже.
Вот перед вами старик, которому шестьдесят один год и который стоит десять
миллионов долларов. А ведь он работает с шести утра до восьми вечера пять дней
в неделю, да еще прихватывает половину субботы. И что же – уходить на покой? Да
он тут же умрет.
Ты можешь приходить и уходить, когда захочешь, никто не
будет смотреть на часы. Лишь бы дело делалось.
Митч сказал, что все понял. Шестнадцать часов в день? В этом
нет для него ничего нового.
Эйвери похвалил его новый костюм. Неписаное правило в одежде
все-таки было, и Митч его усвоил быстро. У него есть неплохой портной, сказал
Эйвери, старенький кореец, его можно будет рекомендовать Митчу позже, когда он
окажется в состоянии оплачивать такие счета. Какие? Полторы тысячи за костюм.
Митч сказал, что подождет годик-другой.
Извинившись, их беседу прервал адвокат какой-то крупной
фирмы. Он обратился к Толару с выражением сочувствия и расспросами о семьях
погибших. В прошлом году ему пришлось вместе с Джо Ходжем работать по одному
делу, и он до сих пор никак не может поверить. Эйвери представил его Митчу.
Оказывается, тот тоже был на похоронах. Они сидели с Толаром и ждали, когда этот
незваный гость уйдет, но он все говорил, говорил, все сожалел и сожалел. Было
ясно, что ему хочется узнать подробности. Поскольку Эйвери молчал, тот наконец
убрался.
К двум часам обедающая знать города уже выпустила все пары,
зал пустел. Эйвери подписал чек, и метрдотель проводил их до выхода. За рулем
лимузина их терпеливо дожидался водитель. Митч потянул на себя заднюю дверцу и
развалился на мягком кожаном сиденье. Разглядывая проносящиеся мимо здания и
автомобили, спешащих куда-то пешеходов, он вдруг подумал: а многие ли из них
сидели в лимузине? Или были гостями Манхэттен-клуба? Сколько человек из них
разбогатеют через десять лет? Он улыбнулся своим мыслям и почувствовал себя
совсем хорошо. Гарвард находился от него за тысячу миль. И никаких долгов! А Кентукки
был просто на другой планете. Прошлого для Митча не существовало. Он родился
только что.
Уже знакомая ему женщина-декоратор ждала его в кабинете.
Эйвери извинился и попросил Митча прийти к нему в офис через час – пора
приниматься за дело. Женщина принесла с собой альбомы с образцами мебели и
прочего. Он попросил ее высказать свое мнение, выслушал его с посильным для
себя интересом, а затем доверительно объяснил, что полностью полагается на ее
вкус, что заранее одобряет сделанный ею выбор. Ей понравился письменный стол из
вишневого дерева, без всяких ящиков, легкие стулья с подлокотниками, обтянутые
темно-коричневой кожей, и дорогой восточный ковер. Митч назвал все это
великолепным.
Она вышла, и Митч уселся за старый письменный стол, который
прекрасно выглядел и полностью бы его устроил, но нет, поскольку им уже
пользовались, он не мог считаться достаточно хорошим для нового юриста фирмы
Бендини. Офис его был размером пятнадцать на пятнадцать футов, с двумя большими
окнами, выходившими на север. Из окон открывался вид на такие же окна второго
этажа соседнего старого здания. Ничего захватывающего. Правда, если вытянуть
шею, в уголке окна можно было увидеть полоску реки. Оклеенные обоями стены
совершенно голы – кажется, она выбрала какую-то гравюру? Митч решил, что стена,
которую он видит перед собой, сидя за столом, будет его стеной: на ней в рамках
будут висеть его дипломы, лицензии и прочее. Для сотрудника кабинет его был не
так уж и мал, гораздо больше тех комнатушек, в которых сидели новички в Нью-Йорке
и Чикаго. Пару лет можно проработать и здесь. Затем перебраться в другой, с
приличным видом из окна. Ну, а потом в “угол”, в “кабинет власти”.
