– Да, но с одним условием. Про Эбби ни слова. Она поехала
домой навестить мать и скоро вернется. Договорились?
– Конечно. Отлично!
Напротив них за столик уселся Эйвери с полной тарелкой
креветок. Принялся чистить их.
– Мы с Митчем только что говорили о Кэппсе, – обратился к
нему Ламар.
– Не самая приятная тема для разговора, – буркнул Эйвери.
Митч смотрел, как он чистит креветки, и терпеливо ждал, пока
на столе не образовалась маленькая кучка – штук шесть. Тогда быстрым движением
руки он сгреб их со стола и отправил себе в рот.
Эйвери смотрел на Митча усталым печальным взглядом. Глаза
его были красными. Он пытался как-то отреагировать на эту проделку, но тут же
махнул на это рукой и просто принялся пожирать неочищенные креветки.
– Жаль, что они без голов. С головами гораздо вкуснее, –
проговорил он с набитым ртом.
Митч тут же подхватил с тарелки пригоршню и тоже захрустел.
– А мне больше по вкусу хвосты. Всегда ел с хвостами.
Ламар замер с бутылкой пива у рта и вылупился на них.
– Да вы шутите.
– Ничего подобного, – отозвался Эйвери. – Помню, когда я был
еще мальчишкой и жил в Эль-Пасо, мы заходили недалеко в реку и забрасывали
сети, и в них всегда была куча креветок. Мы пожирали их тут же, они еще бегали.
– Панцири креветок так и хрустели на его крепких зубах; он остановился, чтобы
перевести дух. – Голова – это самое вкусное, в ней же все соки, которые питают
мозг.
– Креветки в Эль-Пасо?
– Да, Рио-Гранде полна ими.
Ламар вновь отправился за пивом. Усталость, волнения,
переживания, страхи – все это, да еще замешанное на изрядной доле алкоголя,
быстро развязывало людям языки, в помещении становилось все оживленнее. Малыш
Бобби наигрывал одну из композиций “Степпенволфа”. Даже Натан Лок сидел,
улыбаясь и вставляя в общую беседу время от времени громкие фразы. Прямо-таки
свой в доску парень. Рузвельт принес еще пива, положил на лед.
В десять вечера все решили спеть. На стул возле рояля
взгромоздился Уолли Хадсон и, сорвав с себя галстук-бабочку, принялся
руководить хором, затянувшим довольно воинственно звучавшую австралийскую
застольную песню. Ресторан к этому времени уже закрылся для публики, так что
ничье присутствие им не мешало. Следующим выступить решил Кендалл Махан.
Когда-то в молодые годы он играл в регби в Корнелльском университете, с тех
времен в его репертуар вошли весьма забористые песенки. Ему вторило голосов
пятьдесят – пьяных и бесталанных, но совершенно счастливых.
Митч извинился и вышел в туалет. Какой-то мальчик из
прислуги открыл заднюю дверь, и он оказался прямо на стоянке. На таком
расстоянии в доносившемся до его слуха пении было даже нечто приятное.
Направившись к своей машине, Митч на полпути передумал и подошел к окну. Стоя в
темноте у угла здания, он наблюдал и слушал. За клавишами сидел Кендалл,
аккомпанируя хору, который с воодушевлением выводил полный непристойностей
куплет.
Веселые голоса счастливых и богатых людей. Взгляд Митча
неторопливо скользил с одного лица на другое. Многие уже раскраснелись, глаза у
людей начали приобретать не совсем трезвый блеск. Вот сидят перед ним его
друзья и коллеги – семейные положительные мужчины, у каждого дома жена и дети,
– и каждый из них является участником чудовищного преступного сговора.
В прошлом году в этот же день Джо Ходж и Марти Козински пели
вместе со всеми.
В прошлом году в это самое время он был в числе лучших
гарвардских выпускников, и на него так и сыпались предложения о приеме на
работу.
И вот он уже стал миллионером, и очень скоро за его голову
будет назначена награда.
Вот как много вещей может произойти за год.
Пойте, пойте же, братья.
Митч повернулся и зашагал к машине.
Около полуночи вдоль Мэдисон-стрит вытянулась цепочка такси,
и богатейших в городе юристов, усадив на задние сиденья, развезли по домам.
Оливер Ламберт был, без сомнения, самым трезвым из всех. Он-то и руководил
эвакуацией. Итого пятнадцать машин с лежащими внутри партнерами и сотрудниками
фирмы.
Именно в это время на другом конце города на Фронт-стрит
остановились два одинаковых “форда”-фургончика, раскрашенных желтым и голубым и
с надписью по бортам “БОРЦЫ С ПЫЛЬЮ”. Датч Хендрикс распахнул ворота и позволил
им въехать вовнутрь. Фургончики задним ходом подкатили к служебным дверям, из
них высыпали восемь женщин в одинаковых комбинезонах и принялись выгружать
пылесосы, ведерки с тряпками и баллончиками аэрозоля. Затем из фургонов
извлекли швабры, половые тряпки, рулоны бумажных полотенец. Переговариваясь
между собой, женщины входили в здание. Как было предусмотрено инструкциями,
поочередно убирался каждый этаж, начиная с четвертого. По этажам ходили
охранники и внимательно поглядывали за уборщицами.
А женщины не обращали на них никакого внимания, говоря на
каком-то своем языке что-то одно им понятное о корзинах для мусора, протирке
мебели, чистке пылесосами и отмывании кафеля в туалетных комнатах. Среди них
была одна новенькая, которая двигалась чуть медленнее, чем ее подруги. Зато она
была куда более наблюдательна. Когда охранник отворачивался, она тянула на себя
ручки выдвижных ящиков стеллажей и письменных столов. Она на все обращала
внимание.
Уже третью ночь она приходила в это здание заниматься уборкой,
потихоньку узнавая все больше и больше. Кабинет Толара на четвертом этаже она
обнаружила в первую же ночь, от удовольствия она едва не рассмеялась.
На ней были грязные потертые джинсы и разбитые теннисные
туфли.
Комбинезона ей еще не выдали, только фирменную голубую
блузу, которая была чрезмерно велика, зато скрадывала ее фигуру, делала похожей
на других уборщиц, толстых и бесформенных. На кусочке ткани, пришитом поверх
нагрудного кармана, было написано ее имя: Дорис. Дорис, уборщица.
Когда женщины уже наполовину закончили с уборкой на втором
этаже, подошедший охранник велел Дорис и двум другим женщинам, Сьюзи и
Шарлотте, следовать за ним. Вместе с ним женщины вошли в кабину лифта. Он
вставил в какое-то отверстие на панели ключ, и лифт опустился вниз, в подвал.
Выйдя из лифта, охранник открыл другим ключом тяжелую массивную металлическую
дверь и жестом приказал им войти в довольно просторное помещение, разделенное
перегородками на множество отсеков. На каждом из столов в помещении царил
беспорядок из бумаг, повсюду стояли дисплеи компьютеров. Вдоль стен – черного
цвета наглухо закрытые стеллажи. Никаких окон.
