Еле сдерживая гнев, я спросила:
— Ну, а нафига тогда это всё? Тебе выпить не с кем?
Если бы со мной заговорили таким голосом, я бы от страха залезла под лавку. Олег же ответил, что он меня любит. Я презрительно хмыкнула.
Он посмотрел устало и вздохнул:
— Глупая! По-твоему, что же это, если не любовь?
Я согнулась, уперла подбородок в ладони и горестно прошептала:
— Хрень какая-то…
Олег отхлебнул из бутылки, помолчал, потом нагнулся ко мне и поцеловал. От него сильно пахло коньяком.
Олег заканчивает телефонный разговор и возвращается ко мне.
— По работе, — сообщает он.
— Конечно, — отвечаю я и тянусь его поцеловать. Он быстро отворачивается и делает вид, что не заметил моего движения.
Мы почти дошли до «Кропоткинской».
— Ну, что, — спрашивает Олег, — пора в метро?
На часах девять с небольшим, и главное мы так и не обсудили:
— Погоди, ведь ещё рано. Ты говорил, что свободен до десяти!
— Чудо, я голодный, замёрзший, и вообще… — он хмурится, на лице его крупными буквами написано желание отделаться от меня побыстрее.
— Хочешь ириску? — я судорожно копаюсь в сумке. — Ведь ещё только девять! И в таком случае, зачем ты не отпустил меня с Черныхом?
Он за руку тянет меня в метро, а я, чтобы не разреветься от обиды, старательно ною о том, какой он подлый обманщик. Я укоряю его возле турникетов и продолжаю стыдить на эскалаторе. Видимо, не найдя иного способа избавиться от упрёков, Олег тянется меня поцеловать, но я отстраняюсь и продолжаю ныть. До последнего не верится, что он может уехать вот так — не разложив наши отношения по полочкам, бросив меня в полной неопределённости.
Мы выходим на платформу. Ему надо ехать в одну сторону, мне в другую.
— Подожди, — прошу я. — Ну постой со мной хотя бы пять минут.
Бог его знает, на что эти пять минут, но мне необходимо, чтобы Олег задержался. Он отчаянно сопротивляется. Подходит поезд, Олег чмокает меня в щёку и пытается улизнуть, но я вцепилась в его рукав и не собираюсь разжимать руки.
— Милая, — утомлённым голосом говорит он. — Ну, давай уже по домам, а?
— Мы так и не поговорили!
— После поговорим.
Дыхание перехватывает, как будто ударили под дых:
— И что? И это всё?!
Где-нибудь в тёмной чаще он бы уже свернул мне шею, но мы в людном месте. Он глядит на меня с неприязнью и отвечает:
— Не знаю.
Я отпускаю его рукав:
— Вали, — и ухожу.
В обе стороны долго нет поездов, но Олег даже не пытается меня догнать. Наконец мой поезд приходит, я сажусь на пустое место, включаю плеер и еду домой…
…В Крыму мы с Африканом очутились ранним утром. Наши чемоданы звучно катились по неровному асфальту, и казалось, что мы — единственные люди в мире. Приморский городок походил на все южные поселения: с типичными частными домиками и несуразными гостиничными комплексами. Оглушительно пахло морем. В этот час машины не ездили, и улицы курорта были темны, тихи и гостеприимны. Где-то в их хитросплетениях затаился наш пансионат. Проплутав с полчаса и не найдя искомого, мы прямо с чемоданами направились к морю. Расстелили плед на холодной гальке и откупорили бутылку коньяка. Словом, через некоторое время наше положение стало казаться нам не таким уж бедственным.
Вскоре рассвело. На пляж стали подтягиваться люди. Рассевшись возле моря, они глядели вдаль и чего-то ждали.
— Мы-то ладно, у нас дело есть, — кивнула я на коньяк. — А они чего ни свет ни заря?..
— Туда смотри, — Африкан махнул рукой в сторону горы.
Из-за неё неторопливо выползало солнце. Кое-как, ленясь, оно вытащило половину своего тела, а после сделало рывок и очутилось на небе целиком. Сразу же стало ослепительно и жарко.
— А припекает, — задумчиво произнёс Африкан. — Пойдём-ка искать убежище.
На этот раз при помощи аборигенов мы нашли пансионат достаточно быстро. Заселились, переоделись, разложили вещи, немного выпили и снова отправились на набережную — в поисках завтрака.
Впереди шумело море. Навстречу шёл Черных и, кажется, трезвый. Заметив нас издали, он сорвал с головы неизменную тюбетейку и помахал ею в воздухе. Я приветственно вскинула руку, в этот момент налетел ветер, и подол моего платья, взлетев до головы, тоже помахал Черныху.
— Хорошее начало! — отметил Африкан.
Вероятно, впечатлённый этим видением, вечером того же дня Черных объяснялся мне в любви и поэтически приукрашивал мою красоту. Мы сидели на лавке возле музея, где проводилось какое-то литературное мероприятие, много и громко выпивали, курили и травили байки друг про друга. В зале к концу вечера оставались самые стойкие поборники современной литературы, а на улице было темно и томно. Ветер доносил до нас с набережной запах соли и шашлыков, шум кафешек и гул моря. Я попросила у Черныха разрешения примерить тюбетейку и долго рассматривала себя в карманное зеркало. Головной убор был мал и совершенно мне не шёл.
— Сколько тебя знаю, ты была симпатичной девочкой, но теперь!.. Расцвела! Просто потрясающе красивая женщина.
Я мило краснела, улыбалась и пила коньяк, с циничным нетерпением ожидая приглашения в кусты (больше всего интересовала формулировка) — хотелось вежливо отшить и затеять разговор о чём-нибудь интересном. Вопреки законам логики, приглашения не последовало, Черных наговорил мне кучу комплиментов и удалился. Позже выяснилось, что неподалёку, на соседней лавке, находилась временная спутница моего почитателя.
Приглашение поступило в последний день, когда спутница уехала, а коньяк перехлестнул ватерлинию. Проводилось закрытие фестиваля, на набережной была организована небольшая сцена. Вокруг неё плотной массой колыхался народ. Пока ведущие награждали отличившихся дипломами, а те читали стихи, в толпе то и дело мелькали знакомые лица — трезвые и не очень. Но без Африкана мне быстро наскучили и стихи, и полупьяные беседы с их авторами. Мой соратник и собутыльник жаловался на больную спину, поэтому в тот вечер остался в номере пролёживать кровать.
— Много не пей! — напутствовал он меня.
Я и не пила. От этого мне было грустно, неуютно и хотелось кокетничать. Я медленно прогуливалась вокруг сцены, по московской привычке ловко лавируя в толпе. Сделав очередной круг, наткнулась на Черныха. Какие-то люди держали его под руки с обеих сторон. Черных обрадованно шагнул ко мне и едва не упал. Я подхватила безвольное тело. Люди, державшие его до меня, растворились в толпе.
Сложив мне на плечи руки, шатаясь, как в автобусе, и дыша недельным запоем, он медленно говорил:
— Ну ты ведь понимаешшшь… Если не сейчасс… То ведь ни-ког-да! — и тянулся к моему лицу распахнутым ртом.
