— Да, — сказал он. — А мне надо время скоротать до вечера. У меня поезд.
Я понимающе закивала, и мы пошли по музею вместе. Чувство неловкости исчезло, мы рассматривали скульптуры и даже делились мнениями.
— Смотри, какая шумная! — он указал на копию Ники Самофракийской.
Я посмотрела на него с любопытством:
— Никогда бы не подумала, что ты такой ценитель прекрасного.
Он смутился, улыбнулся и ответил:
— Почему? Тебя же я ценю!
Потом мы наткнулись на зал с черепками, потом — на мумий.
— А вот эти ворота, по преданию, ведут в рай. Пойдём в рай?
Ворота украшали проход в другой зал. Черных держал меня за обе руки, глядел мне в лицо и, пятясь, тянул за собой. Я шла и следила, чтоб он никого не сбил. Про ворота он бесстыже наврал — никакого рая за ними не было.
Когда мы вышли из музея, уже стемнело. Нам обоим надо было попасть на серую ветку метро, но ноги понесли в противоположную сторону — к бульвару. Было странное ощущение вдохновения и радости, мы мололи чушь и громко хохотали. Возле памятника Шолохову он попытался меня поцеловать, но я вывернулась. Возле Гоголя выворачиваться уже не стала.
Потом мы целовались на улице через каждые пять метров, в метро, на платформе вокзала. А потом он сел в поезд и уехал.
Мои кавалеры меж тем выпивают и принимаются обсуждать меня.
— Ты не понимаешь, — заявляет Олег Черныху — Она — это Есенин наших дней. Всю тусовку оттрахает!
Это высказывание льстит мне как поэту и оскорбляет как женщину — непонятно, как реагировать. Я выпучиваю глаза, возмущённо поворачиваюсь к Олегу, и тогда он добавляет:
— В литературном смысле, конечно!
Вискарь уже шибанул ему по мозгам, глаза покраснели, правый косит больше обычного, кажется, что он вот-вот провернётся. Я перевожу взгляд на Черныха — тот даже не думает возражать против скабрезного заявления.
— Раз уж мы тут встретились, то предлагаю напиться до скотского состояния. Ты ведь любишь животных? — подмигивает он мне.
— Нет-нет! — восклицает Олег. — Она только меня любит.
Беседа теряет логику, но это никого не смущает. У Олега, видимо, накипело на душе. Он делает глубокомысленный вид и сообщает:
— Вообще, если бы кто-нибудь попросил меня охарактеризовать тебя одной фразой, я бы сформулировал так: «блядь в высшем смысле этого слова»!
— Черных, — говорю я. — Ты куда-то направлялся? Можно я с тобой пойду?
Черных соглашается, и тогда Олег подходит ко мне вплотную, крепко сжимает и целует взасос. Я отбрыкиваюсь, но не решаюсь дать ему оплеуху. Территория помечена.
— Ого! — изумляется Черных. — Ну, мне, пожалуй, пора.
Засовывает фляжку в карман и откланивается. Мой жалобный взгляд он игнорирует.
Мы продолжаем путь. Я спрашиваю:
— Зачем тебе понадобилось оскорблять меня при Черныхе?
— Ты обиделась? — удивляется Олег. — На невинную метафору!
— На жестокую правду, — вздыхаю я. — Ты ведь сказал, что думаешь.
Пока он подбирает слова, я начинаю говорить:
— У меня был знакомый — как напьётся, так звонит кому ни попадя и предлагает жениться. И всё бы ничего, но наутро забывает. Одного не учитывает: что как-то приходится жить после этого. И ему, и тем, кому он звонит. А потом они ждут его, ждут. А он молчит. И так это жестоко, аж дух захватывает.
— Бедная глупая девочка, — говорит он и целует меня. Мы стоим посреди бульвара, Олег нетрезво покачивается, а у меня кружится голова, и кажется, что сейчас мы шмякнемся прямо на мокрый песок. Потом мы долго стоим в обнимку. Он отстраняется первым, мы идём дальше, держась за руки. Уже не хочется обсуждать ни прошлого, ни будущего, всё ясно: жить без этого балбеса я не смогу. И он без меня не сможет.
А потом звонит телефон.
— Постой, — говорит он и отходит в сторону. Это значит — жена. Я послушно стою на месте. Я несколько раз видела его жену, она очень красивая. Мне с самого начала было непонятно, как можно изменять такой красивой женщине. Разговор о ней зашёл у нас только однажды — при первом московском свидании. Я прилетела к условленному месту за полчаса до срока, а Олег опоздал на час. Накрапывал дождь, у меня промокли ноги, но это ничего не значило — я была готова ночевать на улице, лишь бы повидаться с ним. Потом мы гуляли и пили коньяк. На пути попался фруктовый ларёк, и Олег купил мне винограда. Я на ходу размахивала кульком и была абсолютно счастлива. В небольшом скверике мы выбрали самый затемнённый угол — над лавкой нависало дерево с ещё не облетевшими листьями, мы надёжно спрятались от дождя и света фонарей. Не было воды, чтобы вымыть виноград, и я обтирала каждую ягоду платком.
— С фруктами у меня однажды смешная история вышла. Я в девяносто первом был в отпуске. Как раз в августе, когда тут Ельцин бедокурил. Поехали с друзьями на дачу бухать, неделю там просидели, сил уже нет пить. Я им говорю: «Мужики, меня жена поколотит, давайте возвращаться!» Тогда же мобильников не было. Вернулись, и запили уже в Москве. И водка, как обычно, закончилась незаметно. А тогда по ночам только таксисты водку продавали. И мы — ночью! — пошли искать таксиста. Вышли на улицу — пусто. Прошли квартал — пусто! Представляешь, чтобы в Москве людей не было?! Дошли до перекрёстка, а там овощная палатка: фрукты-овощи лежат без присмотра, арбузы-дыни. И ни одного человека вокруг! Помнишь, у Брэдбери рассказ был похожий?
Я радостно кивнула, дескать, конечно, помню.
— И вот набрали мы всего: арбузов, дынь, винограда всякого — сколько смогли унести — и домой. Раза три, наверное, туда-сюда бегали, всю палатку разворовали. Потом уже таксиста нашли. Он нам и сообщил, что в Москве, оказывается, комендантский час ввели, пока мы пьянствовали! Правда, водку всё-таки продал. Но представляешь, что могло бы случиться, застукай нас патруль?
Я придвинулась поближе, обхватила руками и уткнулась ему в плечо. Я не желала представлять, что могло бы произойти. Он сидел рядом — живой и настоящий — и ничего на свете мне не было нужно кроме этой скамейки.
— А меня почему-то перестали узнавать однокурсники. Вот я пришла в институт в сентябре, а они идут мимо, глядят мне в лицо и не останавливаются, если на них не прикрикнуть. Забавно.
Я помолчала, а потом продолжила:
— А давай я тебе рожу кого-нибудь?
Мой щенячий взгляд наткнулся на его усмешку.
— А давай. Как думаешь, вы с моей женой уживётесь?
Ещё спокойно, не осознав смысла его слов, я спросила:
— Что это за гарем получится? — и отодвинулась.
— Ну, ты же первая начала нести чушь, — миролюбиво ответил он, обнимая меня за плечи. — Не могу же я из-за каждого романа бросать семью!
