Памятуя, что вчера возле кровати лежал коньяк, я высунулась из-под одеяла, дотянулась до бутылки, открутила крышку и сделала щедрый глоток. Алкоголь, как вода, потёк по пересохшей глотке, горячим комом упал в желудок, и через минуту мне уже казалось, что ничего особо страшного не произошло. Вторая порция коньяка залихватски прокатилась по пищеводу и внушила такое желание жить и бодрствовать, что едва не стало плохо.
— Меня Африкан потерял, — прохрипела я. — Надо позвонить.
Встала, завернулась в простыню и, вытащив телефон из кармана скомканных джинсов, прошлёпала на балкон. Африкан, как всегда, понял меня с полуслова и за легкомысленность не ругал. Я же не понимала, надо ли меня ругать или хвалить, и что теперь делать — каяться или напиваться? Напиться было проще: на балконе стояла початая бутылка вина — остаток вчерашнего пиршества. И я принялась за дело.
Когда я вернулась, Олег натягивал трусы, а девушка вытирала лицо салфеткой. Хотя кого я обманываю, вернулась я раньше, но, оценив обстановку, решила не вмешиваться, чтобы меня, не дай бог, не привлекли в качестве подсобной силы. Я стояла возле балконной двери, слегка покачиваясь в такт диванному скрипу. Начинённая коньяком и вином, я обрела здоровый цинизм и могла трезво глядеть на вещи и события. Всё произошедшее вчера казалось чьей-то издёвкой, а происходящее теперь выглядело забавно и грустно. Единственное, что не могло не радовать — внезапно охватившая меня неприязнь к Олегу.
— Ты столько интересного пропустила! — сообщила девушка, когда я подошла и, будучи не в силах держаться на ногах, упала на диван.
«Слава Богу!» — подумала я, а вслух сказала:
— Какая жалость!
— По-моему, неплохо! — заявил Олег, укладываясь между нами.
— Неплохо, — подтвердила я, поворачиваясь к нему. — Что планируем на следующий год? Зоофилию?
Олег неуверенно засмеялся, девушка взглянула на меня удивлённо. С величайшим трудом удерживая равновесие, я встала и начала одеваться.
Я уже достаточно расхрабрилась вискарём, чтобы спросить Олега:
— Как её звали-то?
— Кого?
— Ну, девушку ту! — до меня не сразу доходит, что он не понимает, о ком я говорю. — Ну, с которой мы в твоём номере ночевали.
— Ааа! — ухмыляется он. — Понятия не имею.
— Чудно… А куда девался твой сосед? Чей это был диван?
— Не знаю. У женщины, наверное, ночевал.
— Тааак… А если бы…
Я не успеваю закончить фразу.
— Он бы с радостью присоединился! — хохочет Олег.
Меня бесит его довольная физиономия:
— Ты-то чего припёрся? Кто тебя звал?
— Ну как… Я услышал, что у вас там весело, пришёл, спросил: «Девчонки, а можно посмотреть?», вы не отреагировали, я и подумал, что вряд ли помешаю. Лежал себе тихонечко в сторонке, наблюдал.
— Вот и неправда, — восклицаю я. — Прекрасно помню, как ты скидывал с нас одеяло!
— Так под одеялом же ничего не видно, — доверительно сообщает он.
— Ты бы ещё поп-корн принёс, — бурчу я.
— А чем ты недовольна? Было весело. Мы с тобой помирились. Скажем спасибо неизвестному герою.
Олег невозмутим как удав, и мне хочется его стукнуть. Вдруг он начинает беспокойно оглядываться.
— Тут случайно нет кабинок? В туалет дико хочется.
— А у тебя-то в чём проблема? — фыркаю я. — Иди за дерево, вон их сколько — на любой вкус.
— Думаешь? — сомневается он. — Некультурно как-то.
— Уверена! Культура не оскудеет.
Минуту он борется с желанием, потом, не глядя по сторонам, отправляется в тень.
Я гляжу ему вслед и сокрушённо качаю головой:
— Ай-яй-яй! Интеллигентный человек, Пушкина в оригинале читает. А ссыт за деревьями…
Мне неуютно в одиночестве, и я медленно иду вперёд. Мы совсем немного не дошли до скульптурной группы «Шолохов и тонущие лошадки». Фонтан уже отключили и тёмные конские головы выглядят куда более устрашающе, чем летом, когда вокруг них доброжелательно журчит вода. Людей на бульваре мало, навстречу мне движется парочка. Они молоды, красивы и так влюблены друг в друга, что хочется дать им пинка. Следом за ними идёт мужчина в тюбетейке. Он приближается, недоумевающе смотрит на меня, и внезапно я узнаю в нём Черныха. Того самого Черныха, с которым я целовалась возле бронзового Гоголя прошлой зимой.
На секунду мы застываем, потом бросаемся обниматься. Он приехал в командировку на несколько дней, а сейчас встречается с друзьями. Черных красив, обаятелен, и, что приятнее всего, не женат. Правда, алкаш, но — талантливый. Он рассматривает меня с откровенной радостью и долго держит руки на моей талии, и приходится чуть ли не силой вырываться из его объятий.
— Гуляешь? Почему одна?
«Чёрт!» — вспоминаю я про Олега. Сейчас он придёт, и новой волны сплетен не миновать, а мне этого совершенно не хочется. Сбежать бы…
— Пойдём со мной? — предлагает Черных, бросает взгляд мне за спину и говорит: — О!
Я обречённо поворачиваюсь и развожу руками:
— О!
Олег улыбается и протягивает Черныху руку. Я стараюсь подавить истеричный смех. Это неприятно: находить связи между своими связями. Вспоминаю рассказ подруги о том, как в подобной ситуации она убегала на шпильках, и завидую её непосредственности. Черных внимательно оглядывает нас и усмехается:
— Помешал?
Мы с Олегом наперебой возражаем: нет, не помешал, наткнулись друг на друга в начале бульвара, просто была с собой выпивка, и мы случайно наклюкались. Вдобавок я делаю такой благообразный вид, что поверить мне может только круглый дурак.
Умный человек Черных предпочитает не углубляться в ситуацию.
— Ну, за встречу? — спрашивает он и ловко выуживает фляжку из внутреннего кармана куртки.
Было бы странно ожидать от него чего-то другого. В день, когда мы познакомились, до дома его несли. Вообще невероятно сложно найти трезвенников среди поэтов. Разве что если деньги закончатся. И странно встречаться с кем-то из них обоюдно трезвыми и без малейшей перспективы наклюкаться. Прошлой зимой мы столкнулись с Черныхом в Музее изящных искусств — это была одна из самых неловких минут в моей жизни. Я любовалась мускулатурой Давида Микеланджело и раздумывала, зачем из его необъятного тела там и сям торчат железные штырьки. Отошла подальше, чтобы лучше разглядеть. За спиной гиганта располагалась лестница на второй этаж, на ней стояли люди, и над правым плечом Давида торчала тюбетейка. Надежды на заплутавшего таджика рассеялись, стоило мне подойти к подножию лестницы — навстречу спускался Черных. Даже во сне я не могу представить, что мои собратья по перу иногда посещают музеи, сейчас же я видела наяву испуганный взгляд и робкую просящую улыбку. Как будто застала его за вышиванием крестиком. Я тоже растерялась, и когда Черных спросил, откуда я здесь взялась, ответила, что зашла погреться.
