— Ааа… где вас можно почитать? — его пышные усы задёргались от смущения.
Я перечислила.
Он расплылся в улыбке и спросил:
— А как ваше имя?
Я назвалась.
Мент зацвёл майской розой:
— Да-да, что-то слышал!
И ушёл.
Я пересказываю эту историю Олегу и смеюсь. Он же принимается меня ругать:
— Напрасно ты ходишь на митинги. Чего доброго, угодишь в мясорубку!
Олег уверен, что рано или поздно дело дойдёт до баррикад и уличных боёв. Также он почему-то уверен, что я завсегдатай политических сходок.
— Послушай, — говорю, — а ты вообще в курсе, как я живу?
Но он уже начал поучительную историю и не обращает на мой возглас никакого внимания.
— Я тоже в молодости хотел изменить мир. И на митинги ходил, пока не понял, что всё бесполезно. А в девяносто третьем меня ОМОНовец к асфальту автоматом прижал, и я решил, что лучше посижу дома.
— За террориста принял?
— Нет. От снайпера спасал — тот на чердаке засел. Потом снайпера всё-таки взяли, из здания вывели, а до машины уже не дотащили — народ его в клочья разорвал. На Арбате, кстати, дело было.
— А в девяносто первом ты где был? — интересуюсь я. История про девяносто первый уже сидит у меня в печёнках.
Олег не улавливает насмешки.
— В отпуске! — это шутка, приходится вежливо улыбнуться в ответ. — Бухал у друзей на даче. В Москву вернулись под вечер, часа через три закончилась водка. Мы пошли искать таксиста, тогда только у них можно было ночью водку приобрести. Вышли на улицу, а там — ни души. До перекрёстка дотопали, смотрим, овощная палатка, фрукты-овощи лежат, арбузов куча, а хозяев нет. Постояли, подождали — тишина. Так мы набрали сколько могли унести — и домой. Ходок пять за ночь сделали. Арбузов штук двадцать притащили, персиков, винограда, слив уйму. Только утром узнали про введение комендантского часа и поняли, почему людей на улице не было. А ведь нас в ту ночь вполне могли пристрелить.
Он делает вид человека, который чудом избежал гибели, а теперь вспоминает боевую юность.
— Орден-то дали?
Он видит, что я не впечатлена, откручивает крышку бутылки и протягивает мне. Мы у подножья памятника Блоку, я перешагиваю газон, тянусь и чокаюсь с бронзовой ногой классика. Его печальное блестящее от дождя лицо говорит мне, что ещё не такие номера откалывали здесь пьяные поэты, и что глаза бы его на нас не глядели.
— В том доме, — кивает Олег на многоэтажку, — жил Папанов. Если ты, конечно, знаешь, кто это.
Ему тоже хочется говорить гадости, и я обрадована — мы нашли тему для беседы.
— Знаю-знаю! Когда ты окончательно постареешь, ты будешь на него похож.
— Не доживу! — вздыхает Олег, прижимает бутылку к губам и запрокидывает голову.
Когда мы покидаем Блока, вместо дождя начинает идти снег. Мелкий и несерьёзный, а потому холодный. Я из дурного упрямства продолжаю идти без шапки. Олег, не обращая на меня внимания, плотнее натягивает кепку, и я злюсь на него ещё больше.
— А я, кажется, влюбилась, — я по-женски пытаюсь хоть чем-нибудь его пронять.
— Ты потому сегодня такая ошеломлённая? — участливо интересуется Олег. — У него ночевала?
Он не впечатлён, и настроение у меня портится окончательно:
— А тебе совершенно безразлично?!
— Нет, что ты! — Олег принимает серьёзный вид. — И кто же он?
— Так, — отвечаю, — один знакомый.
— Хомяков? — допытывается Олег.
— Сдурел?
— А разве у вас не роман?
— Нет, — отвечаю, — у нас алкогольное братство.
Хомяков — человек контрастов, к нему я отношусь с интригующей смесью уважения и отвращения. Первое чувство вызвано его чрезвычайным интеллектом, второе — невыносимым поведением. Хомяков способен рассуждать о философии Канта, и тут же забраться в мусорный бак и заорать матерную националистическую кричалку. Он зарабатывает хорошие деньги, но покупает самую дешёвую водку — не из жадности, но от странного чувства самобичевания. Эту же самую водку он может запить дорогим вином и залакировать пивом, при этом вполне вменяемо анализируя классическую поэзию и пафосно негодуя на алкоголизм современников. И что хуже всего, он мне понятен во всех проявлениях — я такая же, только девочка. Поэтому мы дружим.
Олег полгода назад, весной, видел нас вместе с Хомяковым на посиделках после презентации очередной поэтической книжки. Что это был за поэт, каковы были его стихи, хоть убей, не вспомню. Но по окончании вечера мы отправились в кафе — Хомяков жаждал покормить бедного студента, то есть меня, к тому же, ему необходимо было обсудить общее дело с кем-то уже там сидящим.
Этим «кем-то» и был Олег. Судя по всему, те несколько месяцев, что мы не виделись, пролетели для него незаметно. Он поздоровался со мной без тени смущения, как со старым приятелем. Мне тут же расхотелось есть, пить и существовать. Кроме Олега за столом пировали поэт Петров и весомый критик Карпов. У Карпова я занималась в семинаре поэзии на осеннем фестивале молодых писателей. Более зверского семинара мне не встречалось, тем не менее, ежегодно у Карпова нет отбоя от слушателей. Не помню, что он говорил по поводу моих стихов, но вряд ли был от них в восторге. Зато малоприятная критика от Петрова, который тоже участвовал в работе семинара, запечатлелась в моей памяти на века. С тех самых пор мы играем с ним в своеобразный пинг-понг: кто-то выдаёт едкую колкость, другой парирует колкой едкостью. Он мне, к примеру, говорит:
— Что-то глядишь печально. Жизнь, наверное, не удалась? Ни мужика, ни денег…
А я ему отвечаю:
— Так ведь пишу в поте лица. Не на тебя же русскую литературу бросать? Твои хрупкие плечи не выдержат этой глыбы…
Если мы пьём в одной компании, то продолжаться эта игра может бесконечно. Но сейчас здесь сидел Олег, и мозг отказывался работать, и не было благовидных поводов для ухода.
— Ёоож! Водку пьёшь? — спросил меня Хомяков.
С первого дня нашего знакомства он утверждал, что я не только похожа на ежа, но даже и фамилия моя рифмуется с этим животным. На резонные высказывания типа «Хомяков и забор — это тоже рифма» он обижался и обещал больше со мной не дружить. Но всё равно дружил и иначе чем ежом не называл.
Вместо меня ответил нарочито возмущённый Петров:
— Чтобы она да от водки отказалась? Должен наступить конец света!
Рефлекс сработал, я сумела оторвать взгляд от скатерти.
— Зачем же затевать конец света из-за такой ерунды? Пожертвую собой, выпью водки.
Олег заулыбался и хмыкнул.
Критик Карпов повернулся ко мне, поправил очки и, дружелюбно протянув руку, сообщил:
