— В смысле?
— В смысле, душа моя, голубушка, золотце, — я проникновенно заглянула ей в глаза, — расскажи, что вчера было? Умоляю!
Наташка засмеялась:
— Амнезия?
— Да.
— Неудивительно… Заходи. Будешь чай? Ты докуда помнишь?
Я вошла и села на стул, всем видом выражая покорность судьбе.
— Помню, как Олег уходил.
— То есть помнишь, как каблуком в него тыкала?
Этого я не помнила и ответила осторожно:
— Мы курили, он подошёл, попрощался и ушёл. Ну, да ведь?..
«Пусть будет так, пусть будет так!» — шептал внутренний голос.
— Неа… — с удовольствием пропела Наталья. — Мы сидели за столом. Олег подошёл прощаться, чмокнул меня в щёчку, потянулся тебя поцеловать, а ты взяла да и выставила в него шпильку. Он такой: «Да я же только поцеловать… Да я же только в щёчку…» — но ты была непреклонна. Правда, потом усвистала следом за ним минут на двадцать. Кстати, куда? Тебя ни в курилке, ни в туалете не было.
Меня охватила паника — бог его знает, где я шлялась. Вряд ли побежала за ним, но, в целом, поведение походило на меня, пришлось поверить.
— Это все мои шалости?
— Какое! Потом к тебе подошёл какой-то симпатичный парень, вы с ним вискарь распивали из горла. Ты отобрала у него шарфик и не хотела отдавать.
— Ну, бог с ним, а как я каблук умудрилась сломать?
— Погоди, сейчас всё будет, — Наталья не спеша разлила чай. — Ты отобрала у этого парня шарфик, и не отдавала. Это уже когда к метро шли всей толпой. Вы с ним играли в догоняшки, носились, как две лошади. Он хотел вернуть шарфик, а ты требовала, чтоб взамен он прилюдно разделся.
— Догола?
— Ага.
— А он?
— Разделся.
Я захлопала глазами, а Наташка засмеялась:
— Неа, я не придумываю.
— Что, и трусы снял?
— Вот ты и вчера зациклилась на трусах. Он тебе полчаса объяснял, что не носит трусов, поэтому никак не может их снять. Но разделся полностью. Ты его достала.
Наташка говорила абсолютно серьёзно.
— А кто это ещё видел?
— Вся Пушкинская площадь. Не веришь? Ты завизжала, когда он джинсы снимал, на твой голос ещё народ сбежался, менты подходили. А ты так восторгалась его мужественным поступком, что начала прыгать и сломала каблук. Чуть не упала, я тебя подхватила.
— Мило… Я по пьяни такая затейница… А парень — брюнет в очках?
Наташка улыбнулась:
— Вспомнила?
Я помотала головой:
— Догадалась. Я полгода пытаюсь снять с него одежду…
Большего огорчения не было в моей жизни.
— Да, что же с каблуком? Как мы до общаги доехали?
— Про каблук отдельная история. Мы доковыляли до спуска в метро, ты прошла две ступеньки, села на попу и начала снимать ботинки.
— Ой-ёй-ёй! — я закрыла лицо ладонью и попыталась представить себе эту картинку.
— Кстати, чисто по-женски я тебя вполне понимаю. Целый вечер на шпильках — даже ангельское терпение лопнет. А потом ты с хохотом швыряла ботинки в разные стороны.
— Шалунья! А что менты? Не реагировали?
— Мы тебя быстро нейтрализовали. А ещё ты требовала, чтоб этот парень, который раздевался, нёс тебя до дома на руках. Вместо этого он поймал нам такси. Пока ехали, ты звонила Олегу и говорила, что он старый козёл и что тебе необходимо с ним встретиться, а потом уснула. До комнаты я тебя почти на себе волокла, — и Наталья закинула за спину воображаемый мешок.
Я молчала. После вчерашнего у меня не осталось похмелья, и, кажется, друзей тоже больше не осталось.
— А чего ты раздухарилась-то вчера? — спросила Наташка.
Но мне не хотелось ей ничего объяснять, и я ответила:
— Так… Любовь моя подёрнулась печалью…
Чтобы избежать толпы, до Арбата надо пробираться переулками, и мы идём к повороту на Патриаршие. Год назад, влюблённая в «старого козла» Олега по уши, я шаталась на Патриках с подругой Аней, жалуясь ей на горькую судьбу. Вот у неё, в отличие от Олега, смех замечательный: по любому поводу, колокольчиком, узнающийся издалека. Но тогда она не смеялась, а вовсю убеждала меня, что я глупая балда. Я упорствовала и пыталась объяснить ей, как вдохновенна и прекрасна моя любовь. Ранняя осень была теплой и сухой. Горели фонари, по пруду плавали лебеди, утки зависали хвостом кверху и дёргали красными лапами. Одиноко сидящий на скамейке человек окликнул нас и предложил коньяку. В странных своих очках он походил на крупную и прилично одетую стрекозу. Мы, как порядочные девушки, отказались и продолжили путь. Прошли немного, как вдруг я поняла:
— Аня, а ведь я хочу коньяку!
И мы немедленно вернулись.
— Знаете, — сказала я, — а мы передумали.
— Но мы минут на двадцать, — добавила Аня, — потом уйдём.
— Нормально, — ответил мужчина, вынимая из внутреннего кармана пальто непочатую бутылку коньяка и стаканчики. — Осень, холодно, теперь только коньяк и надо пить.
Представился он сценаристом и сообщил, что в полночь ему стукнет сорок пять лет:
— Пргр… грпр… — он глубоко вздохнул и сделал ещё одну попытку, — гпррраздник, можно сказать.
— Эге, — засмеялась я, — а вы, судя по всему, давненько тут сидите.
Мы выпили.
— А вы к фильмам сценарии пишите? — уточнила вежливая Аня.
— К фильмам.
— К каким?
Наш благодетель устало опустил голову.
— Вы, — сказал, — коньяк лучше пейте. Можем потом ещё сходить. Мне тут в любое время крепкий алкоголь продают. Деньги берут, в тетрадку записывают, а утром пробивают в кассе. А если что, у меня ещё конопля есть.
Мы переглянулись, но промолчали.
— Кстати, о кино, — Аня изо всех сил поддерживала затухающую интеллигентную беседу. — Вы пойдёте на прощание с Лиозновой?
— Нет, что я там забыл? Разве можно считать её великим режиссёром, чтоб я туда пошёл? Вот если бы Гайдай, к примеру, умер, тогда бы я пошёл.
Я удивилась:
— Так он давненько уже умер.
— Да ну, брось. Живой ещё. Как бы он близняшек снял, если бы умер? — собутыльник глядел с высокомерием.
— Каких близняшек?
— Ну, близняшек!.. — большего от него было не добиться.
— «Настю» что ли? — спросила я неуверенно.
— Точно! «Настю»!
— Так это не Гайдай снял, а этот… как его… Ну, кто снял «Мимино»?
