— Вам шестьдесят четыре года, миссис Папастергиадис?
Неужели он забыл, что получил разрешение обращаться к ней по имени?
— Шестьдесят четыре; еду с ярмарки.
— Значит, дочку вы родили в тридцать девять лет?
Роза кашлянула, словно прочищая горло, покивала и еще раз кашлянула. Гомес тоже откашлялся. Прочистив горло, он погладил белую дорожку волос. Роза шевельнула правой ногой и застонала. Гомес шевельнул левой ногой и застонал.
Уж не знаю, то ли он копировал мою мать, то ли просто насмешничал. Если они перешли на язык стонов, кашля и вздохов, мне с трудом верилось в их взаимопонимание.
— Рад приветствовать вас у себя в клинике, Роза.
Он протянул руку. Мама подалась вперед, будто собиралась ее пожать, — но передумала. Докторская рука застыла в воздухе. Как видно, невербальное общение не вызывало маминого доверия.
— София, дай мне бумажную салфетку, — сказала она.
Выполнив это распоряжение, я вместо мамы ответила Гомесу рукопожатием. Ее рука — моя рука.
— А вы — миз Папастергиадис? — Он произнес это с нажимом; получилось «миззз».
— София — моя единственная дочь.
— А сыновья есть?
— Говорю же: она у меня единственная.
— Роза. — Он улыбнулся. — Сдается мне, вы сейчас расчихаетесь. В воздухе сегодня летает пыльца? Или что-нибудь другое?
— Пыльца? — Роза надулась. — Здесь пустынный климат. Даже цветы, какими я их себе мыслю, тут не растут.
Следом за ней надулся и Гомес.
— Я потом организую для вас экскурсию по нашему парку и покажу цветы, каких вы себе не мыслите. Пурпурный кермек, заросли ююбы с великолепными колючими ветками, красноплодный можжевельник и другие растения, доставленные на радость вам из закустаренной местности близ Табернаса.
Подойдя к инвалидному креслу, он опустился на колени у ног моей матери и заглянул ей в глаза. Она расчихалась.
— Дай еще салфетку, София.
Я повиновалась. Теперь она держала две бумажные салфетки, по одной в каждой руке.
— После чихания у меня вечно начинается боль в районе локтя, — объяснила мама. — Острая, раздирающая боль. Пока чихаю, приходится поддерживать одну руку другой.
— Где болит?
— С внутренней стороны локтя.
— Благодарю. Мы проведем полное неврологическое обследование, включая обследование черепно-мозговых нервов.
— Кроме того, у меня хронические боли в суставах пальцев левой руки.
В ответ Гомес пошевелил пальцами левой руки в сторону мартышки, точно призывал ее сделать то же самое.
Через некоторое время он повернулся ко мне.
— Замечаю фамильное сходство. Только вы, миззз Папастергиадис, темнее. У вас бледная кожа. Но волосы почти черные. А у вашей матери — светло-каштановые. У вас нос длиннее. Глаза карие. А у вашей матери — голубые, совсем как у меня.
— Мой отец — грек, но родилась я в Британии.
Я не знала: «бледная кожа» — это оскорбление или комплимент?
— Тут мы с вами похожи, — сказал он. — У меня отец испанец, а мать американка. Вырос я в Бостоне.
— Почти как мой ноутбук. С той лишь разницей, что в Америке он был только в проекте, а на свет появился в Китае.
— Да, определить национальную принадлежность всегда непросто, миззз Папастергиадис.
— А я родилась близ Гулля, в Йоркшире, — неожиданно заявила Роза, видимо, беспокоясь, как бы о ней не забыли.
Когда Гомес потянулся к ее правой ноге, Роза вручила ему свою ступню, как дар. Большим и указательным пальцами он, под нашими с мартышкой бдительными взорами, стал поочередно сжимать своей пациентке пальцы на ноге. Потом скользнул большим пальцем к лодыжке.
— Это таранная кость. А перед тем я пальпировал фаланги. Вы чувствуете мои пальцы?
Роза помотала головой.
— Ничего не чувствую. Ноги онемели.
Гомес кивнул, будто наперед знал правду.
— А вообще как ваш настрой? — осведомился он, как будто так называлась кость: «настрой».
— Вполне себе неплох.
Я наклонилась, чтобы поднять мамины туфли.
— Прошу вас, — вмешался Гомес. — Не трогайте.
Теперь он ощупывал мамину правую подошву.
— Здесь у вас язвочка, и здесь тоже. На диабет проверялись?
— А как же, — ответила мама.
— Область поражения невелика, но ранка уже инфицирована. Этим займемся безотлагательно.
Роза мрачно кивнула, но осталась довольна.
— Диабет! — воскликнула она. — Вот, наверное, где корень всех зол.
Видимо, не желая развивать эту тему, доктор поднялся с пола и направился к раковине, чтобы вымыть руки. Повернувшись ко мне, он не глядя потянулся за бумажным полотенцем.
— Вам, очевидно, будет интересно ознакомиться с архитектурой моей клиники?
Мне уже стало интересно. Я сказала ему, что, по моим сведениям, древнейшие куполообразные сооружения возводились из бивней и костей мамонтов.
— Да-а-а. А ваш береговой домик — параллелепипед. Но зато с видом на океан…
— Это как раз недостаток, — вмешалась Роза. — Про себя я говорю, что мы живем «в бруске на песке». К дому примыкает бетонированная терраса, которая считается частной собственностью, но таковой не является, поскольку расположена аккурат на пляже. Моя дочь готова сидеть там с компьютером сутки напролет, чтобы только не находиться рядом со мной.
Роза пошла вразнос: она решила огласить весь список своих претензий.
— По вечерам на пляже устраивают детские представления. Сплошной шум и гам! В ресторанах гремят посудой, горланят туристы, тарахтят мопеды, дети вопят, взрываются петарды. Выйти к морю я не могу, разве что София на каталке подвезет, и вообще там жара нестерпимая.
— В таком случае мне придется сделать так, чтобы море пришло к вам, миссис Папастергиадис.
Роза прикусила нижнюю губу передними зубами и некоторое время удерживала ее в таком положении. Затем отпустила.
— На мой вкус, вся ваша южно-испанская кухня очень тяжела для желудка.
— Горестно это слышать. — Его голубой взгляд опустился на область ее желудка, словно бабочка на цветок.
За последние несколько лет моя мать сбросила вес. Она усыхала и, похоже, становилась ниже ростом: платья, раньше доходившие ей до колена, теперь свисали чуть не до щиколоток. Мне приходилось напоминать себе, что она — интересная дама зрелых лет. Ее волосы, всегда собранные в низко уложенный пучок, державшийся на одной шпильке, составляли отдельную статью расходов. Каждые три месяца, когда в них проступало серебро, модный парикмахер, которому не было равных в окраске волос, делал маме блондирование на фольгу; в свое время у этого же мастера она обрилась под ноль. А потом агитировала и меня сделать то же самое, чтобы избавиться от старомодных черных локонов, которые начинали виться мелким бесом, если я попадала под дождь, то есть очень часто.
