Все внимание Мэтью было поглощено раздавленным на полу тараканом.
— Ишь, проныра.
Встав с дивана, Джульетта ткнула красными ногтями в сторону гостя.
— Ну, ты готов стать моим пациентом или просто заскочил с бутылкой вина? Нет ничего удивительного в том, что человек желает соблазнить свою физиотерапевтическую медсестру, но помечать этим желанием место работы ее отца, как кот помечает место мочой, — это безумство.
Мне стало интересно: сказала ли она «безумство» просто в подражание Мэтью или действительно так считает? Когда он раскинул руки, в нем появилась некая исступленность, как у пророка местного значения.
— Да, верно. — Мэтью откинул с глаз волосы и указал большим пальцем в мою сторону. — Джульетта держит меня за кота. В клинике Гомеса все тащатся от животных.
Я шла к машине через сквер, где девочки разучивали движения фламенко. Младших сменили старшеклассницы. Я прислонилась к лимонному дереву, чтобы понаблюдать за их танцем. Теперь здесь репетировали девушки лет шестнадцати; в своих пламенеющих нарядах они выстроились в шеренгу. При звуках музыки ни одна не сошла с места, но все прогнулись и вскинули руки. Это был танец соблазна и душевных мук.
Воительница Ингрид
Мы стали любовницами. Ингрид обнажена. По плечам рассыпаны густые белокурые волосы. На лице мелкие капельки пота. Запястья обвиты золотыми браслетами. Под потолком шумно вращаются лопасти вентилятора. Мыв подсобке кортихо, загородной виллы с конюшнями недалеко от Сан-Хосе, в самом центре природного парка Кабо де Гата. Три индийские швейные машинки Ингрид выстроились в шеренгу на длинном портновском столе, рядом с рулонами ткани и готовой одеждой, которой она придает товарный вид для продажи в Европе и Азии. В душевую ведет арочный проем, словно колоннада. Вообще это мастерская, но большую часть ее занимает кровать. Совершенно необъятная, ложе для воителей. Постельные принадлежности — из мягкой, но плотной хлопковой ткани; по словам Ингрид, привезены ею из Берлина; не просто белые, а без намека на желтизну.
Мраморный камин вычищен, но рядом стоит корзина со щепой. На толстой сухой колоде балансирует топорик. Зимой, чтобы развести огонь, кто-нибудь расколет это полено, разрывая годовые кольца, но сейчас за окном плюс сорок.
Мне нравится:
— как Ингрид снимает свой пояс с богатой вышивкой;
— что она любит свое тело;
— что ступни ее покрыты красной пылью;
— камешек в сережке для пупка, похожего на озерцо; как моя голова лежит рядом с ним; что настоящее загадочнее прошлого; как она, точно листок на ветру, меняет положение.
Из зарешеченного окна виднеется высокая опунция с шестью зелеными ладонями ветвей, усыпанных колючими грушевидными плодами. На ум приходит день, когда я с лестницы машу рукой кому-то невидимому, но воспоминание тут же улетучивается, ведь впереди — очередное путешествие, возможно, в другую страну, где властвует Ингрид с длинным, как автомагистраль, упругим телом.
Мне нравится:
— ее сила;
— что она любит мое тело;
— вино, которое Ингрид стащила из лабиринтов погреба своего бойфренда;
— что ее сила меня пугает, но страшно мне не только из-за этого;
— инжирный кекс на прикроватном столике;
— как она произносит мое имя на английском.
Изгибы тела Ингрид очень женственны, но иногда она говорит как Мэтью. Например: «Комната просто безумных размеров» или «Дровишки из кедра — безумный запах, правда?», и потом эта странная фразочка «уход от основной задачи».
Я спросила, как это понимать; ответ меня озадачил: военный термин. Будто Ингрид сражается на поле боя, но внезапно вынуждена отступить от главной миссии. Тут снова в голову пришла Маргарет Мид со своими многочисленными мужьями и не только; вспомнилось, что, кроме мужей, была у нее еще и любовница, тоже антрополог. Наверное, именно об этом я думала, когда выводила на стене цитату.
Чтобы исследовать вопрос сексуальности, совсем не обязательно ехать на Самоа или на Таити, как поступила Маргарет Мид. Единственный человек, знакомый мне с раннего детства, — это я сама, а моя сексуальность для меня — загадка. Тело Ингрид — оголенный провод. Она прикрывает мне рот рукой, хотя у самой губы тоже разомкнуты. Лицо ее я видела и до нашего знакомства: один раз в отеле «Лорка», а потом еще в зеркале, когда выдался тягучий день. Ингрид выгибает спину, и мы меняем положение.
Встреча с Ингрид была предопределена, хотя и не запланирована. Некоторые вещи закономерны: например, еще до падения ясно, что будет синяк.
Немного погодя мы пошли в душевую, полностью облицованную каменной плиткой халцедонового цвета. Из душа тропическим ливнем хлестала вода, но до того холодная, что невозможно было не вздрогнуть, когда она падала на грудь.
Выйдя из душа, мы обе почувствовали что-то не то. Опасность. Незримую угрозу. Ничто не нарушало тишину, но пушок у нас на руках встал дыбом. И тут мы увидели, как из корзины с растопкой выползает она. Голубой вспышкой молнии она метнулась по каменным плитам в дальний угол, к окну.
— Змея.
Голос Ингрид, вроде бы спокойный, звучал чуть выше обычного. Вокруг торса было обмотано белое полотенце, с волос падали капли. Она повторила на испанском:
— Serpiente.
Подойдя к полену, Ингрид выдернула топорик. Змея лежала неподвижно, свернувшись у самой стены. Ингрид держала топорик, словно клюшку для гольфа, и, оставляя на полу влажные следы, начала медленно подкрадываться. С небольшим замахом она обрушила лезвие на змею, целясь в голову. Отсеченное тело свернулось кольцом, и обе части начали извиваться по отдельности.
Меня трясло, но ни закричать, ни обнаружить перед Ингрид свой страх я не могла. Тем же топориком она перевернула змею. Подбрюшье оказалось белым. Змеиные судороги не прекращались. Не выпуская из рук топорика, Ингрид обернулась (торс прикрыт полотенцем, словно тогой; на тренированных плечах бугорки мышц — результат занятий боксом) и бросила по-немецки:
— Eine Schlange.
Я попросила ее отойти, но она, наоборот, подзывала меня к себе. Ее пальцы, способные вдеть нитку в самое крошечное игольное ушко, все еще сжимали топор, а мне было страшно — страшно с первого дня нашей встречи.
А вдруг змея не мертва, пусть даже ее разрубленное надвое тело и валяется на полу? Схватив бутылку вина, стянутого у Мэтью, я хлебнула прямо из горлышка, от чего губы окрасились бордовым, а язык защипало. Вкус был как у толченых слив с лавровым листом; я подошла и поцеловала Ингрид. Левой рукой обхватила ее за талию, а правой вытащила у нее из пальцев топорик.
Мы стали одеваться, будто рядом не корчилась убитая змея; надели платья, кольца, серьги, причесались и вышли на улицу, оставив позади влажные от пота мягкие белые простыни, швейные машинки и ткани, толстые стены и деревянные стропила, инжирный кекс, бутылку ароматного вина, разрубленную надвое голубую змею, влажные следы на полу и подтекающий душ.
