Я пропускаю это мимо ушей.
— Должна кое-что тебе рассказать о твоем отце. В сравнении с моим он очень мягкий человек.
Я бы охотно проглотила какую-нибудь из тех таблеток, что она пьет от дурноты, но их исключили из списка ее медикаментов. Очевидно, мой отец настолько мягок, что за одиннадцать лет не собрался с силами дать о себе знать.
Возможно, «истории болезней» с Джульеттой Гомес предлагали Розе другой взгляд на ее бывшего мужа. Но при этом у нее сложились кое-какие взгляды на саму сестру Солнце. Не сбрасывая скорость, мама сказала, что для нее предельно ясно: Джульетта — пьянь. Во время сеансов физиотерапии от нее часто несет алкоголем. Если откровенно, это был вопрос сугубо этический.
На дороге она лихачила. Затаив дыхание, я кусала потрескавшиеся губы.
— Джульетта проницательна. Очень умна. И никогда не осуждает меня, София, поэтому и я не хочу ее судить. Но я просто не знаю, что и думать; придется подыскать другие варианты.
Сейчас Роза при помощи Джульетты Гомес оформила для архива три «истории болезни». Она стала более вдумчивой, скрытной, может, даже доброй, хотя по-прежнему терпеть не могла белую кошку Джодо, которую теперь поневоле числила среди персонала клиники. Начни Джодо делать ей инъекции витаминов, она бы не удивилась. Гомес рекомендовал маме нанести на ступни изображение кошки, чтобы днями напролет топтать Джодо.
Я считаю, его рекомендация — ловкий способ заставить Розу ходить.
Мы припарковались у подъездной дорожки пустующего дома на краю шоссе. На крыльце валялось ненужное рваное тряпье. Вынимая из багажника инвалидную коляску, я видела через дорогу необъятный рынок. Низко пролетел самолет, готовясь к посадке в ближайшем аэропорту. Таскать на себе маму — работа не из легких. Наконец она усаживается. Везу ее по раскаленному асфальту к ларьку, возле которого в тени стоит несколько столов и стульев. Роза потребовала занять очередь к палатке, где продаются пончики, с которыми отлично пойдет рюмочка анисового ликера. Свое пожелание она даже завершила словами «Спасибо, Фия».
Мы находимся посреди лунного пейзажа. Так во всех путеводителях описывается Альмерия. Исхлестанная ветром, иссушенная солнцем. Русла рек пересохли, растрескались. Над лохмотьями палаток, торгующих сумками, и красным виноградом, и луком, плывет голубоватая бензиновая дымка. Откатываю Розу в тень, под пластиковый навес на ржавых столбиках. Она уже разговорилась с сидящим там старичком, у которого забинтовано колено. Похоже, беседуют они о тросточках.
Пончики есть двух типов: длинные, как сосиски, их макают в шоколад, и другие, покороче. Покупаю длинные и приношу Розе анисовый ликер в бумажном стаканчике.
Старик размахивает в воздухе тростью и демонстрирует моей маме резиновый наконечник. Подсев к ним, изображаю увлеченность наконечником.
После дерзкой ночи любви под настоящими ночными звездами мною овладело беспокойство. Мне хочется сидеть здесь с возлюбленным, очень близко, вплотную, прикасаясь друг к другу. Вместо этого я сижу здесь с мамой, которая у меня своего рода профессиональный инвалид. Я молода и способна даже быть объектом эротических фантазий, изобретенных Хуаном, который при первом знакомстве заявил: «Мечта умерла». Способна я быть и любимой Ингрид, которая меня мучает.
Роза постукивает меня по руке.
— Фия, хочу купить часы.
Я засовываю в рот пончик. Хрустящий, маслянистый, обсыпанный сахарной пудрой. Стоит ли удивляться, что в Испании мое тело распространило свои формы на восток и на запад.
Дыхание Розы потеплело от аниса. Казалось, ей легче глотать огненный анисовый ликер, чем воду.
— Между прочим, если ты управляешь этими сложными кофе-машинами, то, поверь, сможешь управлять и автомобилем. Водить — проще простого.
Когда она, запрокинув голову, в один присест влила в себя анисовый ликер, я думала, она собирается прополоскать им горло. В этот миг моя реальная мать и моя призрачная мать — женщина восхитительная, победительная, живая и здоровая — сплавились воедино. Это была очередная подходящая тема для новаторского полевого исследования: как воображение и реальность могут закувыркаться парой и наломать дров, но обдумать ее не удалось: меня слишком отвлекала продавщица головных уборов, нацепившая на себя самую экстравагантную шляпу из разложенного на прилавке товара. Со шляпы еще свисал ценник, болтавшийся на веревочке перед глазами продавщицы. Как будто она специально рассчитывала привлечь к себе внимание. Время от времени женщина потряхивала головой, чтобы ценник у нее перед носом хаотически прыгал из стороны в сторону.
Я встала и заняла свое место за коляской, подняла тормоз, что было трудно, поскольку шлепанцы на веревочной подошве так и норовили слететь с ног, и повезла маму по пыльной дороге, объезжая рытвины и кучки собачьего дерьма; мимо проплывали сумки и бумажники, покрытые испариной сыры и шишковатые колбасы, иберийский хамон из Саламанки и вязки чоризо, пластиковые скатерти и чехлы для мобильных телефонов, куриные тушки, крутящиеся на стальных вертелах, вишни, помятые яблоки, апельсины и перцы, корзины с горками кускуса и куркумы, банки хариссы и лимонного джема, фонарики, гаечные ключи, молотки, а Роза между тем обмахивала ноги свернутым в трубочку «Лондонским книжным обозрением».
Я остановилась на пыльной дороге.
Моя мама способна почувствовать, что ей на ноги села муха.
Муха. Мама чувствует муху.
Значит, чувствительность у нее сохранилась. Да еще какая, обостренная.
Толкая кресло-каталку, я вглядывалась в неуютные серо-бетонные многоквартирные постройки, которые теперь, во время кризиса, были заброшены, и все время слышала свист ее литературной мухобойки.
— Стой, стой, стой.
Роза указывала на прилавок с дешевыми часами. Высокий африканец в изящном белом одеянии помахал ей левой рукой. Правая рука, изогнутая в форме буквы С, была украшена множеством наушников: синих, красных и белых. Роза распорядилась пододвинуть кресло-каталку поближе и немедленно схватила блестящие, золотистые металлические часы на толстом браслете и с ободком искусственных бриллиантов вокруг циферблата.
— Всегда хотела гангстерские часы. Убийственная побрякушка.
— Почему убийственная?
— В клинике Гомеса меня медленно убивают, София. Лекарства отменяют, персоналу не хватает квалификации, чтобы поставить диагноз. Твердят, что все в норме. Разве у меня цветущий вид? — Она стукнула ногой о каталку. — Пока из-за язвы стопы предположили диабет. Единственное, что этот шаман со своей кошкой воспринимают серьезно.
Африканец осторожно высвободил часы из рук моей матери и начал жонглировать заводным ключом. Он поднес усыпанный бриллиантами циферблат к уху и потряс. Видимо, услышанное ему не понравилось. Он опустил руку в карман белого балахона и вынул маленькую отвертку. Как только он принялся разбирать часы, мне стало ясно, что Розе придется их купить.
Я выступила вперед.
