Парень взглянул сперва на мою фамилию, а затем — на большой палец своей левой руки, который он зачем-то начал сгибать и разгибать, словно проверяя сустав.
— Ты ведь гречанка, да?
Его внимание настолько рассеяно, что я теряюсь. За все это время он ни разу не взглянул мне в глаза. Поэтому заученно повторяю: у меня отец — грек, а мать — англичанка, и родилась я в Великобритании.
— Греция меньше Испании, но не способна платить по счетам. Мечта умерла.
Я спросила, что он имеет в виду — экономику? Да, говорит, сейчас он учится в магистратуре на философском факультете Гренадского университета, но считает, что ему повезло устроиться на лето в пляжный медпункт. Если к моменту окончания им университета в нашем «Кофе-хаусе» будут вакансии, он отправится в Лондон. А к чему относилось «мечта умерла», он и сам не знает, у него лично другое кредо. Наверное, где-то вычитал — и фраза прилипла. На самом деле он не считает, что мечта умерла. Прежде всего, чья мечта? Единственная знаменитая мечта, которая ему вспоминается, — из речи Мартина Лютера Кинга «У меня есть мечта», но обычно, когда говорится «мечта умерла», подразумевается, что нечто зародилось, а теперь оборвалось. Только мечтателю решать, умерла его мечта или нет, и больше никому.
А потом студент неожиданно выдал целую фразу по-гречески и выразил показное удивление, когда я сказала, что не понимаю.
Постоянный источник неловкости: ношу фамилию Папастергиадис, а на родном языке отца не говорю.
— У меня мама — англичанка.
— Это понятно, — ответил он на своем безупречном английском. — Я в Греции всего раз был, в Скиатосе, но все же по верхам понахватался.
Как будто хотел слегка меня уколоть за отмежевание от всего греческого. Отец бросил нас с мамой, когда мне было пять лет, а поскольку мама — англичанка, говорит она со мной в основном по-английски. Да и вообще, его-то каким боком это касается? Пусть бы лучше ожог мой лечил.
— Видел вас с мамой на площади.
— Возможно.
— Она не ходит?
— Иногда Роза двигается нормально, а иногда нет.
— Роза — это твоя мать?
— Да.
— Зовешь ее по имени?
— Да.
— А мамой не называешь?
— Нет.
Вибрация маленького холодильника в углу медпункта заставляла предположить нечто мертвое, стылое, но дрожащее. Первой мыслью было: нет ли там случайно бутылок с водой. Agua con gas, agua sin gas
[1]. У меня навязчивая идея: как бы научиться приносить матери более правильную воду.
Студент взглянул на часы.
— По инструкции, человек, обратившийся по поводу укуса медузы, должен пробыть здесь не менее пяти минут. Нужно удостовериться, что ему не угрожает сердечный приступ или какая-нибудь другая напасть.
Он снова указал на графу «род занятий», которую я так и не заполнила.
Вероятно, из-за того, что ожог нестерпимо болел, я стала рассказывать студенту свою жалкую, непримечательную жизнь.
— У меня на первом месте не работа, а забота: забота о Розе.
Во время моего рассказа он безостановочно водил пальцами по лодыжкам.
— Мы приехали в Испанию, чтобы попасть в клинику Гомеса и узнать, что у мамы с ногами. Первичный прием — через три дня.
— У твоей мамы паралич конечностей?
— Вряд ли. Мистика какая-то. Тянется уже давно.
Студент начал снимать полиэтиленовую пленку с ломтя белого хлеба. Я решила, что хлебный мякиш нужен для второго этапа лечения моего ожога, но оказалось, это банальный сэндвич с арахисовым маслом, излюбленный ланч студента.
Откусив небольшой кусочек, он стал жевать; черная лоснящаяся борода пришла в движение. Да, клинику Гомеса он, как оказалось, знает. Репутация у нее хорошая; знает он и женщину, сдавшую нам небольшой прямоугольный домик на берегу. Это жилище мы выбрали из-за отсутствия лестниц. Там все на первом этаже: две спальни через стенку, рядом кухня; и, что немаловажно, оттуда рукой подать до главной площади, где находятся ресторанчики и местный супермаркет SPAR. В двух шагах от нас — школа дайвинга Escuela de Висео у Nautica
[2], кубической формы белое двухэтажное здание с окнами-иллюминаторами. В вестибюле сейчас ремонт. Каждое утро, грохоча большими жестяными ведрами белил, туда приходят двое рабочих-мексиканцев. На огороженной крыше школы, прикованная к железной перекладине, сидит на цепи тощая овчарка, которая круглые сутки воет. Ее хозяин Пабло, директор школы дайвинга, но Пабло днюет и ночует в своем компьютере за симулятором дайвинга — игрой под названием Infinite scuba. Обезумевшая собака гремит цепью и регулярно порывается спрыгнуть с крыши.
— Пабло никто не любит, — согласился студент. — Он из тех, кто цыпленка заживо ощиплет.
— Хорошая тема для полевого антропологического исследования, — сказала я.
— Какая?
— Почему никто не любит Пабло.
Студент поднял вверх три пальца. Я поняла, что в медпункте мне придется отсидеть еще три минуты.
Утром весь мужской персонал школы дайвинга ведет практическое занятие: учит будущих дайверов надевать гидрокостюм. Новичкам не по себе от воя посаженной на цепь овчарки, но первое задание ими выполнено. На втором занятии они научатся заливать через воронку бензин в пластмассовые баки, а потом перевозить их на электрокаре через полосу песка и загружать в лодку. Технология транспортировки довольно сложная, в отличие от той, которой довольствуется швед-массажист Ингмар, примерно в это же время расставляющий свою палатку. Насадив на ножки кушетки шарики для настольного тенниса, Ингмар заталкивает ее в шатер прямо по песку. На овчарку Пабло массажист жалуется не кому-нибудь, а мне, как будто мое случайное соседство со школой дайвинга делает меня совладелицей несчастного животного. Во время сеансов ароматерапевтического массажа вой, лай, скулеж и попытки собачьего суицида не дают клиентам расслабиться.
Студент спросил, не отказало ли у меня дыхание.
Начинаю думать, что ему хочется задержать меня в медпункте еще дольше.
Он поднял один палец.
— Тебе осталось пробыть у меня еще одну минуту, после чего я обязан повторно спросить о твоем самочувствии.
Хорошо бы мне расширить свою жизнь.
Главное ощущение у меня такое: пусть я неудачница, но лучше уж работать в «Кофе-хаусе», чем наниматься проводить опросы среди покупателей, чтобы выяснить, почему они выбирают ту, а не другую стиральную машинку. Большинство моих однокурсников устроились этнографами в разные фирмы. Если этнография предполагает описание культуры, то маркетинговые исследования тоже не чужды культуре (в каких жилищах и в каких природных условиях обитают люди, какой принцип лежит в основе распределения обязанностей по стирке белья среди членов общины), но, в конечном счете, такая деятельность все равно сводится к продаже стиральных машин. А что касается полевых исследований, я еще не уверена, что соглашусь ими заниматься даже в том случае, если мне поручат лежать в гамаке и наблюдать, как в тенечке пасутся священные буйволы.
