Среди моих многочисленных родственников диалектика не являлась, мягко говоря, методом мышления, а тяга к психоанализу стремительно приближалась к нулю, поэтому, обсуждая Наиля, они прибегали сразу к таким обобщающим характеристикам, как «гнилая порода», «бить надо было сильнее», «горбатого могила исправит» и «по таким тюрьма плачет».
Несмотря на обильно сдобренные негативизмами тирады, произносимые за его спиной, в лицо ему выказывалось только уважение, а зачастую и подобострастие. Надо заметить, что психическая энергия Наиля имела сокрушительный потенциал, и не будь она направлена на разрушение, он мог бы просветлиться, как йог Рамакришна.
Когда-то Ференци писал: «Они хотят любить друг друга, но не знают как».
Дядя Налик умирал от невозможности любить и одновременно чувствовал огромную навязчивую потребность в ней. Он представлял себе, как однажды, проснувшись утром, простит этот мир и, раскинув в стороны руки, радостно пустит его в свое сердце.
И однажды счастье действительно улыбнулось ему, но…
Но все по порядку.
Наиль был третьим ребенком в семье и единственным мальчиком. За два года до его появления у бабушки родился сын, которого нарекли Беником. Беник рос славным малышом, и родители сообща строили планы на его будущее.
Мой дед Асатур души не чаял в сыне и даже сбрасывал с лица привычную маску суровости, когда, играя с ним, исторгал мощные потоки любви на беззубого пузана. Но так случилось, что через неделю после широко отпразднованного первого года жизни мальчик умер во сне от внезапной остановки сердца. Это событие сотрясло округу чудовищным криком, вернее, отчаянным рыком моего деда, который не смог воспринять этот факт как факт. Слегка разомлевшая от ласк, дедовская мимика вновь обрела непоколебимую суровость, а взгляд из приемлющего и мягкого вновь стал осуждающим и злым.
Надо сказать, что дед был склонен к полноте, но эта особенность не делала его более мягким в отношении некоторых вещей, в числе коих значились и отношения с Наилем, само появление которого на белый свет носило колоритный мистический окрас.
По поверью тех времен, если в семье «не идут» мальчики, нужно наречь сына именем, взятым от другого народа, чтобы злые духи этого не имели над ним проклинающей власти. Так и сделали. Дали еще не народившемуся плоду исламское имя Наиль, что значит «подарок».
Бабушка моя нарадоваться не могла такому подарку: мальчик получился кучерявым и крепким. Дед, напротив, чтя память о Бенике, не смог принять Наиля. Его все раздражало в сыне: чрезмерная активность, плач, смех, мусульманское имя, волосы на спине, форма грудины, выражение глаз. Но дело не заканчивалось только раздражением. Скажем, если недавно обучившийся ходьбе Наиль играл со старшими сестрами, то за провинность, совершенную ими, по полной программе доставалось именно ему. Дед Асатур всегда бил наотмашь. Когда дело доходило до исполнения наказания, лицо его багровело, как у обманутого тирана, и только после того как маленький Налик вовсю заходился в истерике, дед отпускал его и, продышавшись, шел есть.
— Мужчина за все в ответе! — безапелляционно гнусавил он в ответ на теоретические выкладки супруги относительно несмышлености мальчика.
Вскоре разногласия в воспитании сына перешли в почти не скрываемую войну. Бабка моя постоянно подливала масла в огонь, науськивая сына, чтобы тот поддел отца каким-нибудь ругательством. И когда оскорбленный отец в ответ вспыхивал неодолимым стремлением свершить правосудие над оборзевшим юнцом, она заграждала собою путь к мальчику. После скандалов мать неизменно ласкала и тешила Налика, не забывая при этом покрепче помянуть отца.
Разумеется, такой стиль построения внутрисемейных отношений не заставил долго ждать всходов.
Подросший мальчик, отходив не без помощи всей родни в школу до седьмого класса, наотрез отказался от такого пустого времяпрепровождения, и если бы не дипломатический талант моей бабки, давшей красивую взятку директору, дядюшка Наиль так и остался бы без справки об окончании девяти классов. Впрочем, запойного чтения книг он не оставлял и этим бесил отца еще больше, чем когда выступал относительно бессмысленности школьного обучения.
Шло время. Из угловатого подростка Налик оформился в нагловатого парня, сильно отставая в росте от своих сверстников. Чего не скажешь о темпераменте. Заподозрив хоть в малейшей степени проявленное к нему неуважение, Налик молнией подбегал к обидчику, обрушивая на него град ударов. Если же противник был гораздо выше и крупнее моего родственника, то дядя, повиснув на плечах врага, свирепо впивался зубами ему в горло, пока тот не падал, полностью лишенный чувств.
Вскоре по округе пошли разговоры о невменяемости Налика. Эту версию поддерживали в основном люди, которые свято чтили закон и вскакивали с места, едва заслышав восходящую патетику советского гимна.
Мужчины, чтящие иной кодекс и в гробу видавшие государственность со всеми ее моральными комплексами, считали Налика истинным мужчиной, готовым ради авторитета и чести сразиться с превосходившим его в силе противником. В той среде, где прошло мое детство, это кое-что да значило. Так Налик стал обретать двойную славу: хорошую и плохую.
До сих пор меня поражает тот факт, что Налик считался завидным женихом. Часто к моему деду подходили отцы девиц на выданье и закидывали всякие хитроумные удочки. Это обстоятельство выводило моего деда особенно сильно, так как напрочь опровергало его вердикт относительно полнейшей непригодности сына. А тут на тебе — пользующийся большим спросом жених!
Когда в армянской семье подрастает «плохой» парень, то все женщины рода возлагают надежду на его женитьбу, мол, семья, жена, дети, ответственность и дисциплина выведут на верный путь. Все так, коли был бы человек предсказуем, хотя бы как погода, но в том-то все и дело, что не может человек точно предсказать погоду, а человек человека тем более.
Когда подросшему Налику пытались напомнить о том, что он, дескать, в том уже возрасте, в котором в самый раз подыскать себе девушку, им овладевала слепая ярость. Данный процесс всегда начинался с крушения мебели и истошного крика, а заканчивался шантажом, представлявшим собой целую мистерию.
После прелюдии в виде разорения мебели Налик внезапно вскакивал на обеденный стол, демонстративно, как цирковой фокусник, извлекал из пачки «Космоса» сигарету, вертел ею перед исступленно взирающими на него сородичами, прикуривал и, одной рукой расправляя веко, другой приближал раскаленный конус уголька к обнаженному глазному яблоку.
— Ну че?! Ну че?! — остро, как скрипка Паганини, вопрошал он.
— Налик, Налик! Сынок, сыночек, — рыдала внизу его мать, и соответственно моя бабушка. — Налик, не разбивай мне сердце. Налик, иди ко мне, мой мальчик…
«Мальчик», успевший к семнадцати годам густо и повсеместно покрыться черной растительностью, точно зачарованный, соскальзывал со стола и, надломленно перебирая ногами, шел к матери, не сводя с нее осоловелого взгляда. Пробравшись сквозь тяжелое молчание выстроенных коридором родственников, подходил к ней, падал ниц и, обняв ее пухлые колени, начинал рыдать, выпячивая острые трясущиеся лопатки.
