«Уж они-то должны были измениться за пять лет», — подумал Леша.
Но они выглядели так, будто он отсутствовал пару недель. Алена повернула блокнот к Леше.
— Папа, смотри, что я нарисовала…
* * *
Наташа ненавидела переезды. Наездившись с родителями в детстве, она болезненно переносила любой переезд. Сейчас, сидя на узлах и коробках в собственном дворе, она раздраженно осматривала дом. Строение вполне удовлетворяло ее потребностям. На первом этаже располагалась кухня, гостиная, санузел и комнатка, которой предназначено стать палатой. На втором было три спальни.
Наташу воротило от всех этих тюков и коробок, разбор которых мог затянуться не на один месяц. Хорошо, хоть Костя пообещал отпроситься и помочь ей. Наташа взяла первую коробку с надписью «кастрюли» и понесла на кухню.
Единственное, что ей не понравилось в этом поселке, — это мертвая тишина. Машины проезжали редко, ни лая собак, ни кудахтанья кур. Даже ветер, начинавший трепать листву, казалось, замирал, чтобы не потревожить покой людей. Нет, это, скорее всего, из-за перемены мест. Переехать из пусть небольшого, но шумного города практически в деревню и не заметить разницы может только глупец. Кстати, и поменять мегаполис на вымирающий поселок мог тоже только глупец, к коим ее муж конечно же себя не относил.
Наташа вышла за второй коробкой. Поискала с надписью «тарелки», но не нашла и взяла верхнюю — «игрушки». Она почему-то думала, что коробка окажется намного легче, чем с кастрюлями. Но «игрушки» буквально оттягивали руки. Конечно, после распаковки может оказаться, что в «кастрюлях» — книги, а в «игрушках» — тарелки. В суматохе переезда всякое возможно, но по весу в коробке не иначе лежат гантели Костика.
У порога Наташа запнулась, и дно коробки разошлось. Из нее высыпались, как ни странно, игрушки. Она выругалась и, перевернув коробку начала собирать туда машинки и солдатиков. Размышления неизбежно привели бы ее к Илюше, но она всеми силами пыталась отвлечься. Думала о новом доме и старой квартире. В Донском у них была двухкомнатная квартира. Наташа хотела продать ее и, доложив, купить трехкомнатную. В общем, ее мысли были далеки от частного домовладения.
Она посмотрела на часы. Время близилось к полудню. Ее привезли сюда в десять. Пока разгрузили… Полтора часа прошли незаметно. Костя должен был подъехать позже, привести отца и сиделку.
— А пока я одна, — в тишине ее голос прозвучал словно пушечный выстрел. — Вот куда ты меня завез? — уже шепотом спросила Наташа.
Она подняла лисенка — мягкую игрушку, выигранную в тире, кажется, в Анапе. Посмотрела в тряпичную мордочку. Один глаз висел на ниточке, будто кто-то специально выдрал его. Наташа потрогала его, и (черная бусинка словно этого ждала) глаз оторвался, скатился по руке, отскочил от ступеньки и скрылся где-то под крыльцом. Кабанова положила лисенка поверх одноруких роботов и бесколесных машин. Илюша заглядывал внутрь всего, что можно было разобрать или просто сломать. Весь в отца. Костя все ремонтировал сам. Конечно, это он так один думал. Но дальше того, чтобы разобрать ее фен, телефон и еще кучу всего, у него не доходили руки.
Одноглазый лисенок теперь, конечно, мало чем отличался от игрушек-инвалидов, но собственное правило заставило Наташу отставить коробку и полезть под крыльцо. Она подстелила какую-то картонку и встала на колени. Среди маленьких камушков гравия бусинку можно искать с тем же успехом, что и иголку в стоге сена. Но она увидела ее практически сразу. Глаз лисенка лежал у фундамента дома. Наташа потянулась. Нет. Слишком далеко. Крыльцо было низким, поэтому даже такая хрупкая женщина, как Наташа, не могла заползти туда на четвереньках. Надо ложиться. Она подстелила еще бумаги и легла. Протянула руку и достала черную бусинку.
Вдруг справа какое-то движение, будто с крыльца кто-то спрыгнул. Она взглянула через вытянутую руку и ахнула. В проеме между землей и крыльцом Наташа увидела ноги. Детские босые ноги. Она замерла. И тут же отругала себя за ребячество.
«Ну чего ты испугалась, дурочка? Это же всего лишь ребенок».
Ей стало смешно, что она, как маленькая девочка, спрятав голову под крыльцом, решила, что остальных ее частей не видно. Наташа вылезла, встала и пошла к ребенку. Но у крыльца никого не было. Она посмотрела за дом, под крыльцо. Ни ног, ни их обладателя не было видно. «Надо завязывать с романами ужасов на ночь», — подумала Кабанова и, бросив бусинку-глаз в коробку, понесла ее в дом. Два любопытных детских глаза проводили ее из-за соседского забора.
* * *
Костя собрал бумаги и кинул их в стол. Запер ящик на ключ. Он спешил домой. Домой! Детское, давно забытое чувство нахлынуло на него. Он мечтал о доме. Давно мечтал. Жить в двухкомнатной квартире с родителями он смог недолго. Съемное жилье не то чтобы было не по карману, но как только Костя представлял, что мог бы эти деньги вкладывать, например, в ипотеку, ему становилось дурно. После трагедии прошлым летом все решилось быстро и бесповоротно. Едва закончив с похоронами, Константин оставил заявки в двух крупных банках, принялся объезжать округу в поисках подходящего дома. Самое странное, что, несмотря на косые взгляды сослуживцев, соседей и знакомых, это его здорово отвлекло от потери сына и матери. Потерять в один день двух любимых людей… Трех — отец тоже не оклемался после той аварии. Растение, за которым нужен беспрестанный уход. Он винил отца в гибели мамы и Илюши. Сначала винил, но потом пришло осмысление. Это авария, которых в год по России более ста восьмидесяти тысяч происходит. Это как рулетка. Сраная русская рулетка. Костя не только ипотекой занимался, он вычитывал официальные заключения, вникал в статистику. Черт бы побрал эту статистику. Набор сухих цифр без боли и сожалений, без скорби и утрат, будто говорилось о спичках или скрепках. Двадцать четыре тысячи погибших за год и среди них Илья и мама.
Костя вытер слезу. Год слишком маленький срок, чтобы боль от утраты притупилась и не ранила душу. Возможно, и жизни не хватит — чтобы заглушить ее. Единственное, что его отвлекало, это суета, которую он сам себе создал. Сбор документов, ожидание решения, поиск подходящего жилья… А теперь он будет занят домом. Покрасить фасад, проверить проводку и сантехнику… Работы хватит, а он и не против.
Костя подошел к старенькому минивэну отечественного производства, повозился с ключами и, наконец найдя нужный, открыл дверь. Ему казалось, что от скрипа двери могли сработать сигнализации автомобилей в непосредственной близости от него. Отцовская «Надежда», стоявшая в гараже лет пять, забытая всеми. До дня катастрофы так и было. После аварии Костя ни разу не задумался об утрате имущества. Отец в тот вечер взял его «Додж Калибр». Хорошая машина, взятая по лизингу. Хорошая машина, но никого это не спасло. В общем, оставшись без «колес», стало трудно решать проблемы. А их навалилось… Вот и пришлось взять этот тазик с болтами. Хотя старушка исправно служила, почти не капризничала. Уже год он на ней «и в огонь, и в воду». Даже дом искал на ней.
Поиск дома занял месяца три. Костя едва не согласился на обложенную кирпичом деревянную хибару на окраине Подлесного. Он предполагал, что банк может не одобрить его вынужденный выбор, хотя риелторы его убеждали в обратном, но Костю беспокоило другое. Жить в доме, который тебе не приглянулся даже со второй попытки, хуже, чем жить в двушке с отцом-инвалидом и сиделкой. Он отказался от этой затеи. Срок одобрения банком подходил к концу, а Костя не имел ни одного варианта. Не имел и даже не представлял, где его взять. Он объехал все близлежащие деревни и поселки, просмотрел кучу объявлений и причудливо пересекающиеся с ними предложения местных риелторов. И ничего. То дом мал, то комнаты, то потолки низкие, то окна узкие, то вид перед домом отвратительный, то соседи некрасивые. Костя и сам понимал, что это маразм какой-то. Его придирки ни в какие ворота. Если вид, окна и потолок можно отнести в строительную категорию, то конкурс красоты для соседей — это в категориях психических заболеваний. Но он успокаивал себя поговоркой «Покупаем не дом, а соседа». Поэтому то, что он часто видел у продающихся объектов, вызывало в лучшем случае грусть. Соседи были отвратительны как внешне, так и внутренне. У Кости сложилось такое впечатление, что это вполне себе самостоятельное племя, выращенное где-то на другой планете.
