Окружавшая его сдавливающая пустота, в которой он беспомощно бился, как рыбешка, угодившая в сети, парадоксальным образом порождала мысли и воспоминания, осмыслить которые он мог лишь в диалоге с Ней. Он нырял в прорубь прошлого, и ледяные иглы видений былого на время возрождали его уставший мозг, поглаживая его мерным бодрящим покалыванием.
«…Вот мы с отцом и дедом запускаем воздушного змея у нас в деревне. Мне исполнилось пять лет. Они практически не выпускают змея из рук, как будто бы вновь вернувшись в собственное послевоенное детство. Нам так весело вместе. Мы счастливы. Ощущение единения. Семьи. Один из самых дорогих мне моментов детства. Почему я не вспоминал о нем столько лет?
А вот мы с отцом (впрочем, я никогда его так не называл, он всегда был для меня просто папа) кормим белочек орешками в парке. Каждое воскресное утро мы проделывали этот ритуал.
А вот мы выходим из детского театра, и я, стесняясь, отвечаю, что больше всех мне понравилась Снежная королева. Почему стесняясь? Ну она же формально плохая, а потому не должна нравиться, а я буквально влюбился в ее образ. Через несколько лет я научусь скрывать свои симпатии, желания и пристрастия, мимикрируя под ожидаемую от меня усредненную норму. Правду я поверял лишь моему неизменному спутнику – ушастому плюшевому другу, который помогал мне отгораживаться от несимпатичного серого и агрессивно-унылого внешнего мира. Он был моим главным внутренним собеседником с раннего детства и до нашей встречи.
Окружающие (внешние люди вовне узкого семейного круга) неплохо относились ко мне, правда, считали немного не от мира сего. Я и впрямь всегда был каким-то отрешенным. Все они сходились во мнении, что чего-то во мне недоставало. Если бы людей лепили из теста, то в меня бы забыли добавить соль. А мне самому нравилось думать, что у меня есть немного аутизма. Частичка «Человека дождя» и «Форреста Гампа».
В том нашем детстве Дед Мороз заменял нам Бога. О существовании последнего мы просто не знали, никто нам о нем не говорил, но инстинктивно все же искали некую высшую упорядочивающую и созидающую силу. Лет в восемь я просил у Деда Мороза (можно было сказать «молился», но я не знал тогда этого слова, а потому просто очень сильно просил о чем-то в канун Нового года) подарить мне заморозку времени. Я не хотел расти, не хотел меняться. Не хотел, чтобы родители старели. Мне хотелось, чтобы все было как раньше, чтобы время остановилось, зависло, а весь мир состоял бы только из нас. Уютный маленький мирок. Единственный кошмарный сон, который постоянно преследовал меня в детстве, был про чужих людей у нас дома. Чужие, посторонние в моем личном пространстве, это был мой самый большой детский страх. Как все большие страхи, сбылся и этот, выместив себя из сна в реальность. Но это было чуть позже. Я все же вырос и затаил обиду на Деда Мороза (ну или того, кто скрывался под его личиной) за то, что он не послушал моих желаний. Лишь много позже я понял, что он сделал все, как я и просил, – изменяясь внешне, внутри я оставался все тем же…»
На секунду он оторвался от блокнота. Задумался. Ясность мысли в последние месяцы была все более редкой роскошью. Дед Мороз вместо Бога… А молился ли он сейчас? Проверил, пошарив внутри. Как оказалось, да, постоянно. Но кому? Он не был религиозен в традиционном понимании, скорее верил в мироздание, стремящееся к гармонии, сплетенное из мириадов нитей и струн, которое можно было направлять и формировать силой слова, наполненного до краев искренним желанием. Собственно, этим он и занимался на страницах этого блокнота. А Она была для него воплощением вселенского равновесия, которое он всю жизнь стремился постичь, ощутив полноту единения и сопричастность.
Ее он ждал и искал с раннего детства, а может быть, и в других, прежних жизнях. Именно отсвет Ее образа углядел он тогда в Снежной королеве. Еще несколько раз секундным видением в толпе, мельком он видел Ее и позже. Он воспринимал эти встречи как знак того, что он на верном пути. И он продолжал искать. Спустя еще десяток лет они наконец-то встретились. Сперва Она была светящимися точками, складывающимися в буквы на допотопном мониторе, но он чувствовал сквозь текст, что это именно Она. Чуть позже Она обрела плоть, запах, цвет и овладела его сознанием полностью и навсегда.
Он встал и медленно подошел к окну, за которым в причудливом танце извивались снежинки. За стеклом росли белоснежные искрящиеся сугробы. Это напомнило ему, как когда-то в такую же снежную зиму во дворе их домика они лепили снеговика. Он смотрел на снег и видел контуры их теней из прошлого.
Она была трогательно ранима, он болезненно обидчив. Острые углы слов царапали их обоих, они старались выбирать округлые, мягкие слова, и постепенно у них появился свой язык.
Казалось, в нем живет несколько разных личностей. Иногда он бывал добрым и ласковым, временами жестким, но чаще безразличным ко всему окружающему. Она разбудила его, вытащила из омута отчуждения, в котором он утопал, растопила его ледяные доспехи, что он начал наращивать еще в раннем детстве. Она стала его вдохновением, а он строил их вселенную из кирпичиков слов. Мир вращался вокруг них двоих, а они словно бы и вовсе не замечали эту карусель, кружащуюся все быстрее и быстрее.
Старость подкрадывалась незаметно, но они старались не видеть ее, потом прятались, но постепенно она, неумолимая в своей непреклонности, все же настигла их. Она не замечала его лысины, он не видел ее морщинок. Друг для друга они всегда оставались настоящими – маленькими мальчиком и девочкой, которые гуляли по парку, взявшись за руки. Личину взрослых они надевали лишь для внешних, посторонних людей.
На одной из осенних прогулок Ей стало плохо. Прямо оттуда Ее увезли в больницу, где на третьи сутки интенсивной терапии Она впала в кому. Мир посерел. Краски ушли из него. Окружающие люди превратились в выцветшие бледные декорации, вызывавшие бесконечную усталость. Он вновь тонул в безразличии. Ему была интересна только Она. В полузабытьи, что заменило ему сон, он постоянно видел большой, тщательно постриженный лабиринт. Он знал, что Она где-то рядом, судорожно искал Ее, мечась по засыпанным мелким гравием дорожкам, постоянно попадая в тупики и поворачивая не туда. Иногда ему удавалось издалека мельком увидеть Ее плечо или край платья, пару раз ему удалось даже дотянуться до Нее кончиками пальцев, но Она постоянно ускользала, а он пробуждался в еще большем отчаянии.
Он сидел у Нее в ногах, на краю постели, когда у него случился первый приступ. Как будто кто-то выкачал в один миг воздух из всего мира и выключил свет. За первым последовал второй и третий, а потом еще и еще. Комплексное обследование выявило ментальную природу приступов. Что-то вроде сильнейшей панической атаки, вызванной агрессивным отторжением действительности на фоне прогрессирующего ослабления памяти. Как объяснил психиатр, «в голове просто вылетели предохранители».
– Вы должны смириться, принять реальность во всей ее неприглядности, – сказал доктор, но в ответ был пронзен презрительным взглядом. Тогда он глубоко вздохнул и прописал антидепрессанты. Потом посильнее. И еще сильнее. Но ничего не помогало. Приступы не только не проходили, но, наоборот, учащались и усиливались. И в итоге – эта палата в соседнем крыле больницы. Именно здесь помещалось психиатрическое отделение клиники.
