Подойдя ближе, он поводил ноздрями в разные стороны, бесшумно втянул воздух и глубоким грудным голосом произнес:
– Аромат корицы, гвоздики и шалфея, смешанный с дуновением утреннего леса и приправленный чуток горчащим городским дымом, сквозь который все же пробивается запах только испеченного хлеба и земляники… Дайте-ка подумать… – Он картинно приложил кулак к губам, а его лоб прорезала глубокая складка. – Ага… редкая гостья в наших краях. – Лицо его разгладилось. – Здравствуй, Ангелина Драговичанка! – И тут же он вновь глубоко вздохнул: – Кто же это с тобой?.. Свежесть летнего луга, мята, фиалки и ромашки с легким привкусом мака, покрытого утренней росой… Ах, да это же сама господжица Сунчица с Дубовой улицы, внучка Ангелины! – Его беззубый рот расплылся в улыбке.
– Здравствуй, Добривое, известный в наших краях как Гргур Слепой, – степенно ответствовала бабушка.
– Я видел тебя во сне, Ангелина, – тихо произнес гусляр.
– А я видела тебя, – в тон ему сказала пожилая женщина.
– Тогда ты все знаешь… – Нотки печали сочились из речи Гргура.
– Да, мой добрый Добривое, – грусть скользнула и в ее голосе, – теперь я точно все знаю, сегодня лес подтвердил, что время пришло, но ты не печалься, в тонких мирах мы будем видеться по-прежнему…
– О чем он, бабушка? – испуганно воскликнула Сунчица.
– Сунчица… – Бабушка замолчала, силясь подобрать слова. – Сунчица, скорее всего, вскоре я покину тебя…
Слезы выступили на глазах девочки, затуманив их васильковую голубизну.
– Как… – голос ее срывался, – как покинешь? Куда ты собралась? – Девочка сжалась в комок от отчаяния и страха.
– Не плачь, Сунчица. – Бабушка взяла ее руку в свои морщинистые ладони. – Покину – не значит оставлю. И случится это не завтра. В любом случае я всегда буду рядом с тобой. – Она погладила Сунчицу, и слезы перестали бежать из ее глаз, но холод беспокойства, стиснувший сердечко девочки, никуда не исчез.
В этот миг дверь таверны распахнулась, пропуская необъятного, больше похожего на медведя, чем на человека, здухача Страшимира Лазаревича. Его голос больше походил на рык и заполнял собою все окружающее пространство, а копна светлых с проседью волос и окладистая густая борода придавали еще большее сходство с косолапым.
– Ох, Ангелина! – с порога пророкотал он. – Ты уже здесь! Прости, на дальнем хуторе волы захворали, все утро провозился! – Он провел тыльной стороной могучей ладони по лбу, показывая, как он умаялся.
– Ты все в хлопотах, мой добрый Страшимир. Расскажи, что тут у вас.
– Покос прошел удачно, сбор меда в разгаре, да вот беда, дождя давно не было, а солнце жарит нещадно. Так задруга наша попросила меня к тебе обратиться, и батюшка наш отец Душан к просьбе сей присоединяется. Порадей за урожай как о том годе, чтоб уродилось все и дождь пролился, дабы жатва доброй была.
– Дождь будет, Страшимир, за урожай будьте покойны. И отцу Душану поклон мой передавай.
Здухач расплылся в улыбке:
– Знал, что ты нас не бросишь. Довезу вас с Сунчицей до города. Моя телега стоит у дверей. Там крестьяне наши припасов тебе собрали – четверть зерна, короб куриных яичек, сушеных и свежих грибов, вяленой рыбы, оленины, лесных орехов, кувшин молока, сбитого масла…
– Хватит, хватит, Страшимир, – со смехом прервала его бабушка. – Совсем вы нас с внучкой закормите!
В город вернулись ближе к вечеру. Напоив здухача душистым травяным чаем с медом, бабушка и Сунчица проводили гостя в обратный путь в Стражилово. Не успели они прибрать со стола и разложить снедь, подаренную добрыми крестьянами, как дверь распахнулась и в домик ввалилась запыхавшаяся пышная девушка с заколотыми русыми волосами и в белом переднике.
– Ах, фрау Ангелина… – Лицо девушки покраснело, она пыталась отдышаться, наклонившись вперед и положив руки на колени. Звали ее Хильда и служила она в доме бургомистра Мартина Бранта.
– Что случилось, дитя мое? – Голос бабушки был полон участия. – Неужели у господина бургомистра снова приступ? Вот, – она протянула девушке ковшик прозрачной колодезной воды, – утоли жажду и переведи дыхание.
Служанка с благодарностью приняла ковшик и несколькими жадными глотками осушила его.
– Благодарствую, матушка! – Хильда вновь обрела способность говорить. – Совсем плох хозяин! Поясница не разгибается, колени страшно ломит. Видать, к смене погоды, к дождю. Да вот так сильно давно он не хворал, даже и смотреть больно, как он мучается! Вот его супруга и наказала мне со всех ног бежать к вам, и вот я от самого магистрата бегом…
– Ах, бедняжка! От самого магистрата! – всплеснула руками бабушка. – Вот, присядь, – она усадила девушку на стоящий у двери дубовый стул, – а я мигом управлюсь.
Бабушка запустила руку в шкаф, доверху забитый разными мешочками и склянками, и безошибочно выудила оттуда маленький горшочек, перевязанный тряпицей.
– Вот, держи, – протянула она горшочек служанке. – Это мазь из медвежьего сала с дягилем. – И тут же отдернула руку. – Нет, погоди, я кое-что забыла…
Бабушка отошла в сторонку, сжала горшочек в руках и, склонившись над ним, что-то зашептала.
– …Не держи зла и помоги, – единственные слова, что разобрала Хильда.
– Теперь точно поможет. – Ангелина вложила горшочек в руку служанки. – Возьми и передавай мой поклон господину бургомистру и его супруге.
Девушка сделала неумелый книксен, которому научилась в своей родной Каринтии когда-то в детстве, и сломя голову бросилась обратно в ратушу, где располагался магистрат.
В то время когда бабушка и Сунчица подходили к лесу, с другой стороны к городу по старому тракту подъезжал, поднимая вихри пыли, запряженный парой вороных, резвых и норовистых коней черный экипаж. В нем ехал вновь назначенный в Карловитц епископ по имени Иоганн Нидер. В длинных тонких пальцах с неаккуратно подпиленными ногтями он сжимал молитвенник и четки. Иссушенный постом, он был лыс и очень худ. Седые пушистые брови, нависавшие над глубоко посаженными глазами, придавали ему еще более устрашающий вид. Его скулы, казалось, могли разрезать лист бумаги, а в глубине серых, будто бы оловянных глаз пылало пламя истовой, фанатичной веры. Казалось, в этих глазах никогда не светилась ни радость, ни жалость, одна лишь ненависть к врагам Церкви. Это и неудивительно, ведь Иоганн Нидер был не простым епископом, он был инквизитором, охотником за ересью. Он спал на твердом ложе без подушки, не укрываясь даже ничтожной тряпицей и не более трех часов в сутки, ел два скудных сухарика в день, запивая их одной чашей воды. Вставал он задолго до восхода и встречал день яростной жгучей молитвой, обращенной против еретиков. Он был абсолютно безжалостен к себе и умерщвлял свою плоть ради возвышения духа. Под сутаной из грубой колючей шерсти он носил почти пудовые вериги. Борьба с ересью наполняла его жизнь смыслом. Стальной, холодный голос Иоганна Нидера пробирал любого до глубины души, подчиняя себе и оставляя мурашки на коже.
