Проезжая по затемненным улицам, я понял: чтобы расставить
все по местам, нужно на определенный срок удлинить свой рабочий день до
восемнадцати часов. Меня уже достаточно отвлекли от работы, но ничего,
напряженные будни позволят наверстать упущенное. Только дурак хочет спрыгнуть с
поезда, который несет его в светлое будущее.
На этот раз я выбрал другой лифт. Мистер отодвинулся в
прошлое, я вычеркнул его из памяти. Не повернув головы, прошел мимо
конференц-зала в кабинет, бросил пальто и кейс на кресло и отправился за кофе.
Перемолвиться с коллегой в холле, поприветствовать знакомого мелкого служащего,
вернуться в кабинет, скинуть пиджак и закатать рукава – как приятно вернуться в
родные стены!
Сначала я просмотрел “Уолл-стрит джорнэл” – там наверняка не
встретишь душераздирающей статьи о смерти очередного бродяги. Потом взял
“Вашингтон пост”. Под рубрикой “Город” стояла небольшая статья о Лонти Бертон и
ее детях, рядом фотография залитой слезами бабушки. Пробежав глазами заметку, я
отложил газету. Мне было известно намного больше, чем репортеру, кроме того, я
принял твердое решение ни на что не отвлекаться.
Под газетами лежала стандартного размера папка из плотного
коричневого картона, таких у нас в фирме расходуется не менее тысячи в день. Но
на этой не было никаких пометок. Странно. Кто положил ее на стол, на самую
середину?
Неторопливо открыв папку, я обнаружил полосу из “Вашингтон
пост”, ту, что я прочитал десяток раз и показал Клер, и ксерокопию документа,
раскопанного кем-то в компьютерном файле “Дрейк энд Суини”. Вверху документа
значилось:
ВЫСЕЛЕНИЕ – КОРПОРАЦИЯ “РИВЕР ОУКС/ТАГ”.
Слева шла колонка из семнадцати цифр. Под номером 4 значился
Девон Харди. А напротив 15-го я увидел: “Лонти Бертон и трое (четверо?) детей”.
Поднявшись из-за стола, я медленно подошел к двери, запер ее
на замок. В кабинете воцарилась тишина. Я стоял спиной к стене и смотрел на
ксерокопию. Подлинность информации не вызывала у меня сомнений. Да и кому
взбредет в голову заниматься такого рода подделкой? Я вернулся к столу, взял
копию. На обратной стороне анонимный отправитель оставил еле заметную
карандашную надпись: “Выселение было юридически и морально неоправданным”.
Аккуратные печатные буквы. Графологическая экспертиза,
вздумай я к ней прибегнуть, не сможет определить писавшего по почерку. Взгляд с
трудом различал паутинки соединительных линий: грифель почти не касался бумаги.
Следующий час я провел по-прежнему взаперти, то стоя у окна
и наблюдая за восходом солнца, то сидя за столом и неподвижно глядя в одну
точку. Фирма между тем просыпалась, из холла доносился оживленный голос Полли.
Я щелкнул замком, распахнул дверь и в обычной манере поприветствовал
секретаршу.
Утренние часы были, как всегда, расписаны по минутам:
встречи, совещания. Меня ждали разговор с Рудольфом и беседы с клиентами.
Прошли они на удивление гладко. Рудольф светился от счастья, что удалось
вернуть в строй свою надежду и опору.
Тем, кто заговаривал со мной о заложниках, я старался не
грубить. С присущей мне выдержкой оставался внешне самим собой, и в итоге у
окружающих отпали все сомнения относительно моей способности беззаветно служить
любимому делу. Ближе к середине дня позвонил отец, что было весьма необычно. Не
помню, когда в последний раз он решился потревожить меня своим звонком прямо в
офисе.
Мемфисе, оказывается, идут дожди, и отец, сидя дома,
скучает, а от скуки у него с матерью начинаются приступы беспокойства. Я
сказал, что Клер чувствует себя нормально, но, дабы подстраховаться, сообщил о
болезни Джеймса, с которым родители познакомились на нашей свадьбе. Умело
наигранная тревога в моем голосе пришлась отцу по вкусу.
* * *
Он был чрезвычайно доволен, что застал сына в офисе. Я на
месте, зарабатываю хорошие деньги, а в ближайшем будущем стану зарабатывать
гораздо больше. Попросив меня держать его с матерью в курсе событий, отец
положил трубку.
Не прошло и получаса, как раздался новый телефонный звонок,
на сей раз от Уорнера, брата, бывшего на шесть лет старше меня и успевшего
заделаться компаньоном столь же крупной фирмы в Атланте, как и наша в
Вашингтоне. Из-за разницы в возрасте мы не были с ним особенно близки, но
общение доставляло нам удовольствие. В течение трех лет своего бракоразводного
процесса Уорнер еженедельно посвящал меня в личные проблемы и тайны.
Поскольку рабочее время он ценил едва ли не дороже, чем я,
наш разговор был весьма лаконичным.
– Говорил с отцом, – поведал брат. – Он мне все рассказал.
– Не сомневаюсь.
– Я понимаю твои чувства. Мы все через это прошли.
Работаешь, не жалея сил, получаешь неплохие деньги,
помогаешь обездоленным. Вдруг что-то происходит, начинаешь вспоминать годы
учебы, особенно первый курс, когда был полон прекрасных идей и горел желанием
спасти человечество. Помнишь?
– Помню. Давно это было.
– М-да. Мне пришло на память одно социологическое
исследование, я тогда только-только поступил в колледж.
Половина моих сокурсников написала в опросных листах, что
стремится отдать жизнь защите интересов неимущих, а по окончании колледжа
оказалось, что все как один пошли Делать деньги. Как это произошло? Не знаю.
– Учеба на юриста делает человека жадным.
– Наверное. У нас есть программа, согласно которой сотрудник
фирмы может взять нечто вроде академического отпуска на год, чтобы заняться той
самой защитой интересов беднейших слоев общества. Через двенадцать месяцев ты
как ни в чем не бывало возвращаешься в строй. А в твоей конторе что-нибудь
подобное существует?
Старина Уорнер. Стоит мне только обзавестись проблемой, как
у него готово решение, чистенькое и красивое. Год – и я рождаюсь заново.
Перебесился – и снова в гарантированно светлое будущее.
– Я слышал, то один, то другой уходит на пару лет в соседнюю
сферу и потом возвращается. Но только компаньон – не рядовой сотрудник.
– Однако у тебя особые обстоятельства. Одна психологическая
травма чего стоит! Еще чуть-чуть, и тебя убили бы лишь за то, что ты работаешь
в этой фирме. Попробую поговорить с друзьями, нажать на кое-кого из ваших, а
тебе советую потребовать у них передышки. Возьми год, а потом плюхнешься назад
в кресло.
– Может, это и сработает, – согласился я, рассчитывая
утихомирить брата. Он всегда считал себя генератором идей, личностью, легко
заводился и постоянно ввязывался в споры, особенно с родственниками. – Прости,
мне пора.
