Над землею большой
светила плывут разные, как попало,
привычные к ходу времени.
Под небом, упруго растянутым,
человек сидит вида странного,
тагобаду в руках сжимает.
Откуда пришел он, мало кто знает,
зачем он пришел, вряд ли кто знает,
кто он такой, никто не знает.
Время делает, что ему нравится,
огибая выпуклости, годами установленные,
в разные стороны шевелящиеся.
Светила отражаются,
повторяясь в обновленьи бесчисленно,
вдоль всех путей ненамеченных.
Там, где небо рождает землю,
на саму себя похожую изредка,
насквозь огненную и холодную.
Человек идет откуда-нибудь,
будто в лодке стоит, что колышется
на спине воды, что сверху вниз.
Люди прочие собираются
куда-нибудь, будто прибыли уже к месту,
что у всех и всегда одно.
Время разных оттенков законченных
перемешано в себе самом, уходящее
вдоль стороны своей изнанной.
Светила, умытые светом,
из темноты к ним возвратившимся,
по дороге, где все стоят.
Человек стоит где-нибудь,
будто падает куда-то туда,
в то, что несется навстречу,
человек находится где-то,
между чем-нибудь и вокруг всего,
Тагобаду в руках сжимает.
Растянуты сети в небе,
растянут сети на земле,
все попадает в них.
Все, что не может пройти сквозь них.
Между плетением тонким и толстым,
между плетением, постоянно скользящим,
проходит тот, кто знает,
где сеть начинается, где кончается
и кто ее держит.
Тому, кто мал, ни к чему брешь большая,
тому, кто огромен, не нужна никакая.
Вода проходит сквозь сеть.
Остается тот, кто плывет по воде.
Все плывут туда, где сети,
сети всегда там, куда плывут.
Каждый, кто пойман, может думать,
что он поймал сеть,
сеть, растянутую под небом,
сеть, растянутую над землей.