Она понимала, что если просто позвонит в отель и попросит к телефону Джун Рейд, то рискует вновь ее потерять. Нет, поступить нужно иначе: прийти к ней домой и постучать в дверь, как три года назад сделала сама Джун.
Когда Сайлас тем ранним утром рассказал ей правду, она сперва испытала чувство облегчения: стало быть, не гнев и не ярость погнали Джун из города. Но потом Лидию захлестнул стыд. Она-то думала, что Джун, как и все остальные в городе, винила в случившемся Люка. В ее побеге и отказе с кем-либо разговаривать она вдруг увидела то единственное, что знала сама: чувство вины. И Лидия вновь обнаружила в Джун родственную душу. Уж она-то знала, каково это – взять на себя ответственность за катастрофу. Жить в постоянных муках совести. Но бремя Джун оказалось куда тяжелее; прочитав записку Мими, Лидия поняла, что ехать надо немедля. Правда не восполнит утраты, но по крайней мере все прояснит: ни Джун, ни Люк не были виноваты в случившемся. Это знание вселило в Лидию уверенность, какой она не испытывала много лет, с самого рождения сына: твердое осознание собственного предназначения, неистовую любовь и потребность оберегать, которые затмевали собой все остальные желания и заботы. Она найдет Джун, а все прочее не имеет значения.
Риз сворачивает с двухполосной дороги на короткую, посыпанную песком подъездную дорожку, ведущую на парковку. Туман почти полностью съел здание, и Лидия видит лишь тусклые прямоугольники света по обеим сторонам двери. Они светятся будто бы из-под воды. Когда такси останавливается, Лидия вдруг понимает, что пробудет здесь какое-то время. На следующей неделе ей лететь в Атланту, но этому не бывать. Джордж просидел на месте все эти годы и никуда не денется; однажды она непременно его найдет. А пока надо пожить в этом туманном отеле.
После того как она заплатила Риз и зарегистрировалась на стойке, рыжеволосая женщина средних лет приглашает Лидию идти за ней. Шагая по зацементированной дорожке вдоль одноэтажного белого здания, Лидия катит за собой чемодан. Они останавливаются возле комнаты № 6, и рыжая почему-то медлит: то ли инстинктивно оберегает жилицу от посторонних, то ли ей любопытно… Наконец она уходит, напомнив Лидии, что по любому вопросу можно обратиться на стойку.
Лидия делает шаг к двери и тихонько стучит. Ни ответа, ни звука шагов. Тогда Лидия стучит еще раз, уже сильнее. Тишину нарушает скрип пружин, затем дверь открывается… и на пороге стоит она, Джун. У Лидии покалывает в ногах, и она – неожиданно для самой себя – облегченно вздыхает. Она успела втайне поверить, что выдумала этого человека. А заодно и всю жизнь, что предшествовала этому мгновению. Но вот она, Джун, стоит прямо перед ней – живое доказательство! Правда, новая Джун похожа на выцветшую версию Джун прежней, жившей в Лидиных воспоминаниях. И хотя она одета ровно так же, как и на похоронах Люка, ее практически не узнать. Она стала удивительно маленькой, и Лидия невольно вспоминает расхожее мнение о том, что знаменитости вживую выглядят гораздо меньше и хуже, чем на экранах и обложках журналов. Руки ее вытянуты по бокам, и она смотрит на Лидию так, будто та разбила хрупкую и очень дорогую вещь. Джун отпускает дверь, пятится в комнату. Лидия хочет заговорить, шепчет: «Джун…», словно убеждая себя, что перед ней действительно она. Та снова пятится, подходит к кровати и медленно садится, затем кладет на колени белую подушку. Лидия входит – в комнате идеальный порядок, темно и как-то неуютно, словно здесь никто никогда не жил. Она садится на кровать рядом с Джун. Вдыхает знакомый, едва заметный аромат сирени и вспоминает, как однажды спросила у нее, что это за духи. Джун с улыбкой ответила: «Тонкий аромат менопаузы». Той Джун, что умела порой стряхнуть серьезность и выдать превосходную шутку, больше нет. Вместо нее другая, которая до сих пор не сказала ни слова, которая сидит и щиплет подушку пальцами с коротко остриженными ногтями без намека на маникюр. Странно, но молчание не кажется Лидии неловким. Какое это утешение – просто быть рядом с Джун. Она нашлась и не сбежала. Тут-то до Лидии доносится шум океана.
За окном будто включили стереосистему – грохот волн. Она тут же ощущает запах моря и делает глубокий вдох. Тошноту и усталость как рукой сняло. Лидия поворачивается к Джун и смотрит на нее. Волосы сильно отросли и убраны в неопрятный узел, у корней которого стало намного больше серебра. Она похудела, лицо осунулось, от плотно сжатых губ к подбородку пролегли глубокие расщелины-морщины. Лидия пытается вспомнить голос Джун – и не может. Слезы начинают струиться по ее щекам, впервые после похорон. Под рев океана Лидия говорит (себе и Джун): «Я скучала». Она осторожно обнимает ее за тонкие плечи, и обе потрясенно вздрагивают от неожиданной близости. Уже очень давно к ним никто не прикасался. «Их нет», – вдруг говорит Лидия, сама не ожидая от себя этих слов. «Их больше нет», – повторяет она уже громче, словно бы только сейчас, в присутствии Джун, признает этот факт. Обе долго молчат. Лидия наконец уходит в туалет, а когда возвращается, ласково берет руку Джун и кладет ее себе на колени.
Девять месяцев назад эта самая рука одним взмахом заткнула ей рот, но сейчас Лидии хочется ее приласкать. «Я так много должна тебе рассказать», – говорит она и вспоминает Уинтона, единственного человека, с которым разговаривала в этом году. Описывает первый телефонный звонок, свою догадливость и одновременно глупость, свое одиночество. «Я слабачка, – произносит Лидия и повторяет это несколько раз. – Всегда была слабачкой». Тут ее взгляд падает на окно. На океан. Последний раз она видела волны с Эрлом, когда у них был медовый месяц в Атлантик-Сити. Но эти куда выше, могучее и величественнее. Лидия смотрит на волны, рассыпающиеся по песку белой пеной, и тут же чувствует, как что-то ее покидает. Это что-то было с ней всегда – и вдруг ушло.
Лидия сидит неподвижно и подстраивает свое дыхание под дыхание Джун. Они сидят рядышком на кровати: ладонь Лидии становится влажной от пота – и ладонь Джун тоже, но они не обращают на это внимания. Прежде чем рассказать ей о Сайласе, Лидия вспоминает, как неделю назад он пришел к ней домой и сразу затараторил. Нес какую-то чушь – быстро, без передышек. Ей потребовалось около часа, чтобы все понять. И когда она наконец поняла, то сперва разозлилась – на Сайласа за то, что не вернулся к дому, а потом столько времени позволял всем винить Люка; на Джун за то, что та давным-давно не сдала плиту в ремонт или утиль; на себя за то, что знала о неисправности и сама множество раз тщетно пыталась зажечь огонь или остановить тиканье, но так и не настояла на ремонте. Все виноваты, подумала она, пытаясь успокоиться. Они с Сайласом просидели на диване очень долго. Она несколько раз порывалась лечь спать, но не могла сдвинуться с места. Поэтому они просто сидели на диване в ярко освещенной гостиной и молчали. Слишком многое надо было осознать, слишком много сказать – поэтому она не говорила ничего. В конце концов Лидия заснула, а когда проснулась, Сайлас сидел в углу дивана и рыдал. Она притянула его к себе, тихонько встряхнула за мальчишечьи плечи и сказала, что он не виноват. Никто не виноват. Она помнит, как бедный ребенок в ужасе разглядывал ее лицо. Была ночь, и день выдался тяжелый, но свои собственные чувства в тот момент потрясли ее до глубины души. Она такого не ожидала. Сквозь слезы, сопли и зевки Сайлас бормотал: «Простите», снова и снова и снова. В конце концов он начал клевать носом и уснул. Лидия смотрела, как вздымается и опадает его грудь, как подергиваются мышцы на слегка прыщавом лице. Уж его-то она понимала. Человека живого, но уничтоженного. Ее мальчика было не вернуть: в то утро он повернул какую-то ручку или щелкнул выключателем, и это уже не изменишь, как не исправить и других ошибок, которые она наделала еще при его жизни. Но этому мальчику она может помочь. И может помочь Джун – теперь, когда знает правду.
