Он неистово крутит педали до самой церкви, а там сворачивает налево, на заброшенную лесовозную дорогу. Он буквально чувствует во рту дым, когда спрыгивает с велосипеда, расстегивает рюкзак и находит в нем бонг. Руки до сих пор трясутся. «Черт, черт, что это было? Что я наделал? – бормочет он себе под нос, вспоминая запах газа. – Что я натворил?!»
«Можно ведь вернуться, позвонить в дверь, разбудить Лолли – или кто там сейчас дома», – думает Сайлас, забивая чашу бонга до отказа и нащупывая в кармане зажигалку. А потом он усаживается по-турецки в траву рядом с велосипедом и представляет последствия: как ему влетит от родителей, Люка, полиции. Водрузив бонг себе на колени, он делает затяжку, и в голове становится пусто. Задержав дым в легких, он понемногу выпускает его изо рта, и тот начинает виться над его головой подобно языкам призрачного пламени. Сайлас закрывает глаза и подтягивает колени к груди. Все события этой ночи постепенно исчезают, минута за минутой. Еще затяжка. И еще. Тело обмякает, а мир вновь становится очень простым: только пение цикад, щелканье зажигалки, вдох и выдох. Вдох. И выдох.
Джун
Лолли была права. «Лунный камень» стоит на самом краю света. Джун ехала, ехала – и приехала сюда. В эту комнату с белыми стенами, серым ковром и золотой русалкой над кроватью, нарисованной на выброшенной морем деревяшке. «Буду жить здесь, сколько нужно – может быть, до конца», – думает Джун, выключая свет и опуская голову на подушку. Снаружи грохочет океан: волны вновь и вновь ударяют о берег, и впервые Джун не гонит воспоминания о той ночи, а дает памяти волю.
Она стоит у кухонной мойки и наливает воду в чайник, но внутри уже и так все кипит. Этот вопрос давно их мучил. Огромным неподъемным валуном он стоял между ними еще с Нового года, когда Люк сделал Джун предложение. Вместо ответа она рассмеялась, отшутилась – словно бы он не замуж ее позвал, а предложил вместе подняться по ступеням Церкви объединения и вступить в ряды мунитов. Ее снисходительный и отрешенный смех почти на месяц отбил Люку охоту лезть к ней с подобными глупостями. Однажды он развел во дворе костер, и они сели к огню доедать ризотто, оставшееся после вчерашнего ужина с Лидией. Джун завела разговор о намеченной на май свадьбе Лолли. Больше года назад она предложила дочери устроить свадьбу у них дома, и вот сразу после Дня благодарения та позвонила и сказала, что готова принять предложение. Теперь у них осталось меньше полугода на то, чтобы арендовать шатер, разослать приглашения, договориться с рестораном, заказать цветы и прочее, и прочее. Джун заметила, как вчера Люк затихал при упоминании свадьбы, но после ухода Лидии он не стал поднимать эту тему. Зато сегодня набрался духу и спросил, в чем дело – может, она переживает из-за денег или из-за большой разницы в их финансовых возможностях? Люк неплохо зарабатывал садовыми работами, но это были гроши по сравнению с накоплениями Джун и ее домом, который они с Адамом успели выкупить еще до развода. Если проблема в этом, он готов подписать любое брачное соглашение. Джун не могла сказать, что мысли о брачном соглашении вовсе ее не посещали, но всерьез она об этом не задумывалась. Дело в том, что она вообще не принимала всерьез их роман – а значит, не было нужды думать о финансовых или юридических аспектах этого романа. Когда в Новый год Люк опустился на одно колено и протянул ей необычное и очень красивое кольцо с розовой эмалью, Джун подумала только об одном аспекте – Лолли. Они и помирились-то совсем недавно. Меньше чем два года назад дочь слышать не хотела о Люке, даже отказывалась произносить его имя. Прошло всего несколько недель с тех пор, как она согласилась провести свадьбу у них дома. Лезть к Лолли с новостями о своем скором замужестве будет неуместно и только подтвердит ее фундаментальные представления о матери: что та ставит свои интересы превыше всего и никогда не думает, как ее поступки отразятся на других, особенно на Лолли. Вот что крутилось в голове у Джун, когда она изображала бездушный смех и давала Люку понять, что о таких вещах не стоит даже думать. Рассказывать ему о своих волнениях она не хотела – Люк, чего доброго, ополчится на Лолли. Джун только-только убедила дочь дать Люку шанс, глупо же теперь настраивать его против нее. В тот февральский вечер у костра она умолчала обо всем этом. Сказала только, что искренне его любит, и пока этого должно быть достаточно. Некоторое время так оно и было. Джун хранила кольцо в серой коробочке вместе с остальными своими украшениями, в верхнем ящике комода. Люку она сказала, что кольцо ей велико, но один ювелир из Солсбери согласился его уменьшить. На самом же деле кольцо было впору, только носить его она не собиралась. Оно было по-своему красиво – винтаж и ар-деко всегда ей нравились – однако Джун не хотела носить на пальце вопрос без ответа и ежеминутно размахивать им перед носом Люка. А хотела она одного: чтобы вопрос исчез сам собой.
Сегодня вопрос прозвучал вновь. И ответила она гораздо хуже, чем раньше.
Джун застыла у плиты: одна рука, стиснутая в кулак, на бедре, другая впустую крутит ручку – ни искр, ни огня. Люк только что ушел, хлопнув дверью. Она прогнала его – чужими словами, которые сорвались с ее губ по собственной воле. И теперь не может справиться с плитой: снова поворачивает ручку до упора влево, но огня нет, лишь едва ощутимый запах газа. «Вот черт», – бормочет Джун, думая, что пора менять розжиг. С этой плитой никогда не угадаешь: то горелка сразу вспыхивает огромным огненным шаром, то загорается спустя целую вечность, то вообще не загорается. Джун поворачивает ручку вправо – чтобы выключить, и начинается привычное тиканье. Через несколько минут оно прекратится само собой. Так было всегда, на протяжении многих лет. Пора уже выбросить груду металлолома на помойку, думает Джун всякий раз, когда это происходит. А заодно поменять порванную сетку на крыльце и сломанный сушильный автомат в подвале. Но все это потом, после свадьбы, когда жизнь войдет в привычную колею. Джун бросает плиту и выбегает на крыльцо, а оттуда – на лужайку. Ждет, пока глаза привыкнут к темноте и на черном фоне проступят очертания деревьев, сарая, поля, шатра. В дальнем конце поля она различает над высокой травой белое пятно – футболку Люка. И бежит туда.
По выстриженной дорожке вдоль поля она спешит за ним в лес. Белая футболка скрывается на ближайшей тропе. Луна почти полная, и все вокруг – поле, лес, далекие владения Беркширов, – залито серебристым светом. Картинка напоминает проявленную пленку. Джун выходит на тропу, ведущую к Церкви объединения, но Люка нигде нет. Она ищет взглядом белую футболку, зовет его по имени и идет вперед, стараясь не споткнуться о корни или камни. Тысячи раз они ходили по этой тропе вместе, и Джун снова вспоминает тот вечер, когда он сделал ей предложение. Как не готова она оказалась к его вопросу и какое облегчение испытала, сумев – пусть ненадолго – уйти от ответа. Кроме Люка ей никто не нужен, но, даже если не брать в расчет Лолли, мысль о замужестве пугает. Брачное соглашение, ее неспособность иметь детей, разница в возрасте, неприятные воспоминания о разводе с Адамом… все это слишком трудно, слишком непредставимо.
Джун шагает по тропинке уже около часа – мимо церкви и вдоль дороги, которая приведет ее обратно к дому. Хотя вокруг светло, почти как днем, Люка нигде не видно. Она выходит в поле, оглядывается на темную громаду своего дома и силуэт белого свадебного шатра. Он похож на гигантского пса, свернувшегося калачиком возле дома и стерегущего сон ее близких. Джун идет через поле и замирает, услышав хруст ветки. «Люк!» Она возвращается на тропу и снова зовет его по имени. В ответ раздается лишь приглушенное уханье совы. «Дура. Дура. Дура!» – ругает себя Джун.
