Сайлас сворачивает с Тейт-Лейн на проселочную дорогу. Когда его становится не видно с дороги, он спрыгивает с велика и бросает его на землю. Скидывает с плеч рюкзак – ярко-желтую ткань почти не видно в темноте. Руки и пальцы тоже не видно, зато он хорошо знает свои пожитки на ощупь: контейнер фирмы «Таппервер», миска, бутылка с водой, бонг и зажигалка. Он наспех забивает чашу бонга травкой и прикуривает. Прикончив первую порцию, тут же забивает вторую. Дурь намешана из старой заначки Чарли и нескольких листиков, украденных с участка соседа – тот не парится и выращивает траву прямо у себя в огороде. Смесь получилась убойная, и очень скоро между настоящим и недавним прошлым возникает толстая прочная пленка. События минувшего вечера крутятся в голове, словно в мутном снежном шаре, и это радует. Он прислоняется к дереву и вновь видит Лидию. Теперь он может замедлить происходящее, разглядеть, как взлетают ее брови, как раскрывается в крике рот. Она стыдливо прикрывает грудь курткой, но Сайлас заставляет Лидию уронить ее и заглядывает в глубокий вырез ее футболки, когда она нагибается. Футболка мокрая от пота и немного прозрачная: видно розовую кожу, большие темные соски. Это зрелище успокаивает Сайласа, позволяет стряхнуть неприятные переживания. Он убирает в рюкзак свои вещи, застегивает его на молнию, закидывает за спину и пешком идет до Тейт-Лейн, ведя велосипед за руль. Луна над головой почти полная и слегка розоватая в морозном ночном небе. Тонкие облака медленно ползут по небу, и на поверхности луны Сайлас начинает видеть лик. Сперва это грубая маска с неровными бровями и косыми бакенбардами, огромным кривым ртом. А потом лик оживает. Он хорошо ему знаком. Это дракон, которого Сайлас видел в прошлом мае, когда катил на велике домой от Джун Рейд. Тогда его рубиновые крылья и бесконечный хвост заполняли собой все небо, но сейчас они невидимы, скрыты иссиня-черной ночью. Видно лишь морду, бесовские глаза и дым, струящийся из пасти. Это он, точно. Сайлас отдает себе отчет, что это лишь галлюцинация, но руки на руле трясутся, ноги подгибаются. Внезапно раздается звук. Не то лай, не то вой, не то рык. В этом звуке отчетливо и безошибочно слышится: «ИДИ!» Сайлас запрыгивает на велосипед и поднимает глаза к луне, на которой полностью проступила морда дракона: высокие ноздри, распахнутая пасть. Глаза неподвижно сверлят его взглядом. Он понемногу различает в небе очертания колоссального тела, абрис гигантских перепончатых крыльев. Сайлас едет посреди дороги, медленно крутя педали и глядя то назад, то перед собой. Когда в небе начинают вырисовываться зубцы на могучем хвосте, руль внезапно вырывается у него из рук, переднее колесо дергается влево, и велик падает на тротуар. Падая на бок, Сайлас слышит треск: рюкзак с контейнером и бонгом смягчает удар, но бонг рассыпается на куски. Он садится, ощупывает ноги – все ли цело? Трогает бок и плечи – не поранился ли стеклом? Серьезных травм нет, только ладони ободраны и неприятно саднят. Сидя посреди дороги, Сайлас с опаской поднимает голову и видит, что дракон смеется над ним. «Что за хрень?! А?!! – со слезами ужаса вопит Сайлас небу. – Идти? И КУДА ЖЕ МНЕ ИДТИ, мать твою?»
Он требует ответов от фантастического скопления облаков, тьмы и лунного света, но ответ ему и так известен. Он не был там с мая, с того самого вечера. Матерясь, он поднимает велик и стряхивает крошки асфальта с ободранных ладоней. А потом катит в сторону дома, но не сворачивает на Уайлди-роуд, а выезжает на Индиан-Понд. На небо он даже не смотрит, покуда не подъезжает к пруду, и там на поверхности воды замечает затейливый сине-черно-серый узор. Этот ночной калейдоскоп одновременно завораживает его и пугает. Тут сзади вспыхивают фары случайной машины, и Сайлас немного замедляет скорость, чтобы ее пропустить. Когда машина скрывается из виду, церковь уже позади – и вскоре он оказывается у начала подъездной дорожки.
Джун
Она знает, чем и где все закончится. Там, где суша обрывается, сменяясь морем, а между сушей и морем – одна-единственная комната. Дочкино письмо спрятано в оранжевый блокнот, а тот лежит поверх двух таких же на пассажирском сиденье. В мотеле «Супер эйт» она прочитала его раз десять, слово за словом, пока менеджер не потребовал съехать немедленно – или оплатить еще одну ночь. Почерк был знакомый, дочкин, а вот слова – чужие. Они принадлежали девочке, которую Джун почти не помнит, девочке из далекого прошлого, которая еще ничего не знала о разводе родителей. После этого Лолли перестала откровенничать с Джун и никогда не признавалась ей в любви. В письме она мучительно пыталась нарисовать будущее, в котором Джун только предстояло занять важное место. Однако этого не случилось, думает она, вспоминая их перепалку с Люком накануне свадьбы. И все же Лолли пыталась. Перед смертью она сумела как никогда приблизиться к себе прежней – и от этого запоздалого чуда, предсмертного подарка судьбы, который принес больше сожалений, чем радости, Джун теперь было еще горше.
Въезжая из Айдахо в Вашингтон, она вдыхает аромат Лолли. Она учуяла его еще в мотеле: знакомый запах доносился от страниц дневника. Уилл подарил Лолли этот странный парфюм с ароматом горячего шоколада еще в Мехико и с тех пор регулярно пополнял ее запасы. Джун порылась в дочкиной сумке и нашла там небольшую бело-коричневую бутылочку. Пшикнула немного себе на запястье и на страницы письма, которые затем спрятала обратно в блокнот. Теперь запах какао и корицы заполняет весь салон «Субару». Почему же она позволила дочери так отдалиться? Как могла это допустить?
Словно бы ответом на вопрос у нее в голове раздается крик Люка: «Господи, да бросай уже!» Он бежит от нее по лужайке за домом и кричит: «Бросай! Бросай!», а она все теребит в руках пластиковое фрисби. «Чего ты боишься?!» Теперь Люк стоит, сложив руки на груди. Это было их второе лето вместе, и они решили пойти на улицу побросать тарелку. До лужайки-то дошли, но что-то мешало Джун бросить фрисби. Она не помнит, что именно – вероятно, занятие казалось ей чересчур детским… Или она не делала этого назло Люку, который практически настоял на игре. Постояв пару минут, он ушел, обиженный и расстроенный. В их отношениях бывали такие моменты: она не могла стать такой, какой ему хотелось, но он почему-то настаивал. Эдакая игра в «ястребов и голубей», где она всегда, даже глазом не моргнув, одерживала победу. Люк обычно в бешенстве уходил – совсем как Лолли. Джун вспоминает, как желтая пластиковая тарелка потом несколько недель валялась на газоне, никто не хотел ее подбирать. Люк даже обходил ее газонокосилкой, и вокруг постепенно образовалось небольшое кольцо из нестриженой травы. За все это время никто и словом не обмолвился о тарелке, а в один прекрасный день она просто исчезла.
Правая рука Джун сползает с руля и ложится на оранжевый блокнот. Пальцы скользят по потертой обложке, а потом Джун не выдерживает и кладет блокнот себе на колени. Вдыхая аромат Лолли, она выжимает педаль газа. Ничто не должно помешать ей добраться до «Лунного камня», поэтому она не превышает скорость. Если останавливаться только на дозаправку, уже вечером она будет там. Никакой спешки нет, но ей не терпится увидеть изнутри комнату из дочкиного письма, услышать вой ветра и грохот волн, полюбоваться на те же звезды и луну, вдохнуть тот же соленый воздух. Да, она не найдет в «Лунном камне» свою дочь, но ближе, чем там, они уже никогда и нигде не будут.
