Неоплаченный счет за свет, за кейтеринговые услуги на свадьбе. Джун впервые осознала, что осталась должна людям. Ее вновь пронзает паника, чувство неисполненного долга. Знакомое чувство – из прошлой жизни. Единственный телефонный звонок, который Джун сделала перед отъездом, был адвокату из Нью-Йорка. Она спросила его, как написать доверенность на ведение всех ее дел – оплату счетов, переговоры со страховой компанией, управление банковскими счетами. Также она попросила объединить все свои банковские счета, ликвидировать накопительный пенсионный счет, оплатить все пени и штрафы, продать, если это возможно, землю, на которой стоял дом, а все денежные средства перевести на текущий счет в банке, чтобы их можно было снимать с помощью карты. Пол приехал в Коннектикут с необходимыми бумагами и даже привез с собой нотариуса. Джун еще по телефону сказала ему, что не нуждается в советах и рекомендациях. Пусть просто сделает то, о чем она просит, а плату за услуги возьмет с банковского счета, которым он теперь управляет.
Возможно, Рик и все остальные, кому она осталась должна, уже связались с Полом и получили свои деньги. Джун составляет в уме список этих людей: Рик, хозяин квартиры, которую Лолли и Уилл снимали в Нью-Йорке, цветочница Эдит Тобин, налоговый инспектор. Имена жужжат в голове, как пчелы. Она закрывает первый блокнот и достает из сумки второй. Поперек обложки написано имя хозяйки, а под именем – дата. «Лето 2012» – два года назад, когда Лолли вернулась из Мехико, познакомила Уилла с Адамом, а потом и с Джун. Встреча была короткой – ужин в Нью-Йорке. Лолли тогда еще отказывалась знакомиться с Люком, и Джун пришла в ресторан одна, а вечером сразу уехала обратно. Уилл ей как-то не запомнился. Лолли приводила домой немало парней, и никто не ждал, что с этим все будет серьезно. К тому же Джун с Рождества не видела дочь – та попросила ее и Адама не приезжать в Мехико. Дать ей отдохнуть, пояснила она, от необходимости быть их дочерью.
Джун листает блокнот и видит карандашные портреты Уилла. Страница за страницей: его профиль, отдельные черты лица, нос, глаза, ключица. Видно, что рисунки выполнены любителем, но Джун потрясает другое: как они подробны, внимательны. Лолли всегда была немного гиперактивна и бесшабашна, о чем ясно свидетельствуют ее битком набитые блокноты, но Уиллу она уделяла много внимания. Взгляд, который требовался для создания этих рисунков, явно был терпеливым, нежным, глубоким, интимным – Джун даже невольно отворачивается. И чувствует укол ревности, глядя на подробное изображение курчавого мужского затылка – пока это самая тщательная, подробно прорисованная работа. Джун листает дальше и натыкается на листок, плотно закрашенный синей ручкой. Поначалу кажется, что это просто каракули – ничего не значащие фигуры и линии. Однако, повернув лист на бок, Джун вдруг видит океан. По двухдюймовой полоске между зазубренной линией горизонта и краем страницы разлетаются наспех набросанные чайки. А под чайками видны тщательно прорисованные волны, в которых Джун различает очертания лиц, рук, городских зданий, машин, самолета, глаз, деревьев, двери. Рисунок зачаровывает и гипнотизирует. Джун бережно закрывает блокнот и кладет его на кровать. Из него торчат всевозможные бумажки и вырезки. Теперь у нее появился новый повод для сожалений. В портретах Уилла и особенно в изображении океана Джун увидела человека, который пытался разобраться в мире, создавая его заново, целенаправленно искажая и усложняя его фрагменты, дабы выявить смысл. Она увидела, что Лолли была – кто бы мог подумать? – художником. Пусть не великим творцом (если величие вообще можно констатировать и измерить), но человеком с артистической душой. Дабы найти ответы, она чувствовала необходимость абстрагировать непонятное. И Джун упустила это из виду. Притом что всю жизнь профессионально занималась поиском именно этого инстинкта в потенциальных клиентах. Чего стоит ее успешная карьера галериста, если она не заметила художественных задатков в родной дочери?! Джун даже не знала, что хуже: ее собственная невнимательность или то, что Лолли не поделилась с матерью столь важной частью своей жизни.
Голова идет кругом еще сильней, и Джун упирается обеими руками в кровать, чтобы удержать равновесие. Она сидит неподвижно, закрыв глаза и твердо поставив обе ноги на пол. Постепенно головокружение утихает. Наконец она усилием воли заставляет себя достать из сумки последний блокнот. Он совершенно пуст: никаких надписей и рисунков на страницах, никаких бумажек внутри. Блокнот новенький, без заломов на корешке. А на обложке коричневым маркером выведено: «Греция».
Джун кладет его поверх остальных и ложится. Руки и ноги кажутся свинцовыми, онемевшими. В голове пусто. Она проспала больше двенадцати часов – и вдруг снова устала. Очень медленно она подтягивает колени к груди и закрывает глаза.
Раздается громкий стук в дверь. Она понятия не имеет, сколько времени прошло. Во сне она скинула с кровати блокноты, и львиная доля мятых и сложенных бумажек разлетелась по ковролину. «Эй! Есть кто живой?! Вы должны были сдать номер два часа назад!» Джун часто моргает, спохватываясь. «Ладно! Я поняла!» – отвечает она, не зная кому и зачем. Один из блокнотов раскрыт на рисунке, который она не видела: синей ручкой Лолли быстро набросала одноэтажный мотель на пляже, с вывеской «Лунный камень». На переднем плане офис и ряды машин, на заднем – сильно утрированная волна, разбивающаяся о берег. Пена и капли морской воды летят до самого верха страницы. Джун поднимает блокнот с пола, кладет себе на колени и переворачивает страницу. Той же синей ручкой Лолли написала письмо, датированное 7 июня 2012 года. Первое слово – «Мама».
Лидия
Ей жарко, тело под курткой начинает преть: прямо на ходу, не сбавляя шага, она стягивает с себя флисовую куртку и накидывает на левую руку. Идет она быстро, щеку приятно холодит осенний воздух. Сделав глубокий вдох, она стирает со лба пот и проверяет, не выпали ли из кармана деньги – семьсот долларов и сдача с пятидесяти, которыми она расплатилась за кофе. Невероятные деньги. И невероятно, что она могла поехать в Торрингтон, получить там карту, о которой просил Уинтон, и отправить такие деньжищи неизвестно кому. Слава богу они вернулись! На страховую выплату и деньги с продажи бизнеса можно жить долго, но только если экономить – а уж экономить Лидия привыкла. Она стискивает в руке пачку наличных и с долей облегчения думает: ведь Уинтон обещал, что налог возместят, вот его и возместили. Она даже позволяет себе на минутку поверить в цирк с лотереей. Ее повергает в трепет не столько сам факт выигрыша, сколько вероятность того, что Уинтон ей не лгал, что он действительно друг, за которого себя выдает. Но слишком уж много откровенного вранья в его россказнях. Быть может, возмещенные деньги – лишь способ окончательно втереться к ней в доверие? Выманить из нее сумму покрупнее? Уинтон упоминал что-то о плате за свои услуги, но велел пока об этом не беспокоиться – мол, это сущие гроши по сравнению с суммой приза. Лидия прокручивает в уме нестыковки из его рассказов. Когда она однажды спросила, как же зовут его бывшую (имя то и дело менялось от разговора к разговору), он сказал: «Ой, мисс Лидия, я и так с вами разоткровенничался! Я нарочно приукрашиваю некоторые факты, чтобы сохранять дистанцию и защитить вас на тот случай, если боссы узнают о нашей дружбе». Это случилось всего несколько вечеров назад, когда деньги еще не пришли, и она начала беспокоиться. «Мы должны стоять друг за друга горой, если хотим когда-нибудь выйти из этого лабиринта. Вы получите свои деньги, а я наконец брошу надоевшую работу. Мы ведь можем друг за друга постоять?» – спросил он, а Лидия, чуть помедлив, ответила: «Можем».
