Надо же, чемоданы детей до сих пор в багажнике, закинутые туда впопыхах и всеми забытые. Неужели она до сих пор ни разу не заглядывала назад? Впрочем, у нее и повода не было. Никаких вещей Джун с собой не взяла и со дня отъезда ничего не покупала – кроме зубной щетки и пасты на заправке в Пенсильвании. Сколько времени минуло с тех пор? Неделя? Две? Сразу после Коннектикута Джун потеряла счет дням. Пытается, но не может вспомнить, сколько ночей провела в машине на озере Боумен. Три? Четыре? Когда закончилась вода и пакетики с арахисом и изюмом, пришлось ехать дальше. Почти всю дорогу она только ореховой смесью и питалась.
Сразу видно, где чей багаж. У Уилла – элегантный чемодан с кучей молний и карманов, складной ручкой и колесиками на дне. У Лолли – потрепанная темно-зеленая сумка с замотанными скотчем ручками и пятнами от чернил. Она никогда не паковала чемоданы накануне отъезда и не ставила их в багажник. Это Уилл постарался. Адам всегда мечтал именно о таком зяте – который перед поездкой в другую страну будет читать о заразных болезнях и прививках от них, который вовремя оплачивает счета, а ночью заправляет кофеварку водой и молотым кофе. Который заранее пакует чемоданы и вечером перед свадьбой ставит их в багажник свекрови. Джун прямо слышит, как он рассказывает Лолли о распорядке дня: церемония в час, празднование с двух до шести, отъезд ровно в семь, чтобы Джун и Люк успели отвезти их в аэропорт не позже чем к 21:30. В 23:45 – вылет в Афины. Он даже переслал расписание Лолли, Адаму, своим родителям и Люку с Джун, чтобы ни у кого не осталось никаких вопросов и сомнений.
Сумка Лолли наполовину расстегнута, изнутри торчит краешек светло-голубого полотенца. Броди с помощью домкрата приподнимает передний левый угол машины, и Джун хочет уйти. Больше всего ей сейчас хочется уйти. От Броди, от машины, от сумок, от полотенца. Начиная тихонько пятиться, она слышит крик Лолли: «Уилл, погоди! Я забыла витамины!» Это было уже после репетиции, после ужина и уборки на кухне, где Люк готовил для всех чили. После того как Адам ушел к себе, а Лидия, немного захмелевшая, отправилась домой. Джун стоит за кухонным столом и сортирует скопившуюся почту. «Погоди!» – кричит Лолли из своей комнаты, а Уилл уже вышел с чемоданами на крыльцо. Она сбегает вниз по лестнице (громко, стремительно, словно лавина) и босиком вылетает за дверь, сжимая в руках голубое полотенце – импровизированную сумочку для пузырьков с витаминами. «Вернись! Я босиком!» Джун слышит их смех с улицы и думает (с легким уколом ностальгии и зависти), что сейчас в их отношениях, в их жизни настала самая лучшая пора. Прекрасное «до». «Верхушка колеса обозрения», как говорил один ее случайный знакомый, с которым она однажды посетила обновленный Лондонский Глаз. Свидание вслепую устроила ее назойливая, но доброжелательная коллега из галереи. Мужчина был дядей этой коллеги и недавно овдовел. Как оказалось, ни Джун, ни он еще не были готовы к новым отношениям. Тот вечер почти целиком стерся из памяти, но она помнит, как они достигли вершины огромного колеса и увидели внизу роскошный золотой веер Лондона. В ту минуту спутник рассказывал ей про свою теорию – с характерным для англичан изнуренным снисхождением, к которому она уже начала привыкать. «Как прекрасен этот переломный момент между юностью и зрелостью, захватывающая пора, когда человеку все видно, все кажется возможным, когда хочется строить планы. Внизу остаются в тумане детство и юность – неуверенный подъем, а с другой стороны ждет спуск в зрелый возраст и старость, когда человек начинает сверять великолепное и мимолетное зрелище, открывшееся ему наверху, с унылой реальностью».
Слушая, как на улице перешептываются и хихикают Лолли с Уиллом, Джун представляет их в золоченой кабинке на вершине колеса обозрения. Она не гонит этот образ, позволяет ему задержаться перед глазами. Конверты так и лежат перед ней, нераскрытые, а она рисует себе Лондон тем вечером, чудесный и беспредельный лабиринт света, тянущийся во все стороны до самого горизонта. Над этой красотой парит смеющаяся Лолли. Джун рассеянно ворошит груду счетов и писем, зачем-то раскладывая их по цвету и форме. А потом слышит зов дочки. Та стоит у открытой двери и просит открыть машину. На улице прохладно, поэтому Джун накидывает льняной жакет и нащупывает в кармане банковскую карту, которую ей недавно вернул Люк – он снимал наличные, чтобы расплатиться с ребятами за земельные работы. Джун хватает ключи с медного подноса у двери и выходит на подъездную дорожку, чтобы открыть Уиллу багажник. Когда они возвращаются, Лолли ждет их на коврике у входа в растянутых трениках и вечерней блузке, которую еще не успела снять. Она дурашливо смеется. Завидев мать в свете фонаря, она совсем по-девчачьи вскрикивает «Мам!», как будто она еще подросток и не успела испортить отношения с родителями. Верхушка колеса обозрения… беззаботная и головокружительная пора, до боли мимолетная. Подойдя к дочке, она долго-долго ее обнимает – пока та не начинает вырываться из объятий.
Они заходят в дом, и Люк заваривает чай с ромашкой. Все четверо сидят на закрытом крыльце, обсуждая репетицию свадьбы и ужин с чили и фаршированными яйцами. Уилл подтрунивает над Лолли: та непременно должна опоздать на собственную свадьбу, потерять кольцо и забыть слова клятвы. Обычно Джун не позволяет себе вольностей в компании дочери, но тут начинает со смехом припоминать историю про то, как Лолли в детстве должна была произнести небольшую реплику в школьном спектакле «Крошки в Стране игрушек», да забыла про это и ушла в туалет. Они беседуют весело и непринужденно, однако Лолли вдруг притихает: как будто на миг утратила бдительность и забыла, что должна соблюдать дистанцию, а тут опомнилась. Она молчит, и остальные переходят к обсуждению учебы Уилла и его планов на будущее – практика, стажировка, работа… Вдруг, как гром среди ясного неба, Лолли спрашивает Люка, не хочет ли он сделать предложение ее матери. Все замолкают. Она не шутит, не подкалывает, просто хочет знать. Люк смотрит ей в глаза и так же серьезно отвечает: «А я уже сделал. Но твоя мама не приняла мое предложение всерьез. Или меня, уж не знаю. Поначалу я думал, что причина в тебе, но теперь ты подросла, окончила университет и практически вышла замуж. И вот я гадаю, в чем же дело. Я надеялся, весь этот свадебный переполох натолкнет ее на соответствующие мысли, но не тут-то было. Так что ответ на твой вопрос – да, а на мой – уже дважды – нет». Лолли, конечно, потрясена этой тирадой, как и все остальные. На крыльце стоит тишина, нарушаемая только гудением посудомойки из кухни и плотным стрекотом цикад за окном, который за последний час из электрического гула перерос в протяжный рев. Проходит несколько секунд. Лолли встает и берет Уилла за руку. Они уходят, Уилл виновато желает всем спокойной ночи. «До завтра!» – кричит он со второго этажа, прежде чем Лолли успевает захлопнуть дверь. И вот их уже нет.
Мимо с грохотом проезжает длинный грузовик с полным кузовом фанеры. Джун идет против движения, опустив голову, мимо «Арбис», «Тако Белл», «Эксон». Перед глазами у нее – коричневые туфли Люка с пряжками, которые он заказал из каталога специально для свадьбы. Они натерты до блеска, но на одном заметны пятна засохшего томатного соуса – наверное, капнул, когда готовил ужин. Из-под подошвы выглядывают клочки свежескошенной травы. Один клочок падает на плитку крыльца, когда Люк нервно пинает ножку плетеного журнального столика. Они с Джун молчат с тех пор, как Лолли и Уилл ушли к себе. Люк продолжает ерзать, и она замечает белые спортивные носки под его брюками цвета хаки. Он кладет ладонь ей на ногу и начинает поглаживать большим пальцем, но она смахивает его руку и встает. Тогда он тянется за ее рукой, а она, отбиваясь, случайно царапает его левую щеку. Он морщится и садится обратно. Джун не извиняется, даже не смотрит, выступила ли кровь, просто уходит на кухню.
