Я сбежала от того, что видела; что бы это ни было, я спаслась.
Стена заросла плющом, и я вдыхаю тяжелый запах, легкие вот-вот разорвутся в груди. Я смотрю на свои руки – между пальцев торчат зеленые листья. Отлипаю от стены. Наверняка завтра вся кожа будет в противной сыпи.
Назад я не пойду. Ноги моей не будет в этом здании. Не знаю, что произошло, но мне почудилось, что я столкнулась лицом к лицу с той, которая мертва уже три лета. А потом выяснилось, что я обозналась. Это место сыграло со мной злую шутку. Или это был человек?
Может быть, Томми. Может быть, Сарабет или Майлз.
Толкаю тяжелую дверь. Заглядываю внутрь. Темнота. Какой-то шорох. Тихий шепот, бормотание. Чье-то шипение: «Тссс!» Чувствую себя так, будто выглянула из-за кулисы, и зрители меня заметили.
– Ребята! – кричу в темноту. – Пойдемте! Выбирайтесь оттуда, ладно?
По-прежнему тихо. Стою, прислушиваясь. Стою долго. Где-то вдали в гулкой темноте в конце коридора раздается ритмичный стук капель, словно кто-то не закрыл кран. Капает и капает.
Шлю сообщение Сарабет. Шлю сообщение Томми. Телефон пишет мне «Отправляется».
Ответа нет.
Последняя эсэмэска в телефоне от Сарабет пришла два часа назад. Странно, я не думала, что мы здесь так долго. И я не слышала, как звякнул телефон, когда получила сообщение.
«Не смешно. Где ты».
И все. Ни слова о том, где она сама. И пойти за мной она не решилась, с ней все ясно. Наверное, давно сидит в машине. Свернулась калачиком, укутавшись в толстовку Томми с отвратительными бело-зелеными полосками, ест протеиновый батончик и грызет ногти – есть у нее такая скверная привычка. Пытаюсь позвонить ей, но после первого гудка включается голосовая почта.
Вспоминаю, что три года назад, когда мне было пятнадцать, а Сарабет четырнадцать, я прозвала ее Малиновкой. Подругами назвать нас было сложно. Неужели она с тех пор затаила зло? Нарочно подбиралась ко мне в надежде отомстить?
Быстро смеркается, скоро совсем стемнеет. Лес на горизонте выглядит густым, непроходимым. Красивый пейзаж, если забыть, что рядом тюрьма, в которой умерли сорок девушек. От леса тюрьму отделяют три забора с колючей проволокой. Некоторые столбы покосились, тут и там зияют дыры, через которые может пройти крупное животное, но все же часть ограды по-прежнему на месте.
Кричу напоследок в темный коридор:
– Если вы еще там, выходите!
Тишину прорывает какой-то шепот. Чьи-то шаркающие шаги. Покашливание. Я отхожу от двери, и она со скрежетом захлопывается. Пусть эти идиоты ищут другой выход.
– Ну и ладно! – говорю вслух. Звук собственного голоса перекрывает таинственные шорохи, становится спокойнее. – Я пошла к главному входу.
Вот только я не помню, где тут главный вход. Одинаково серые стены, никакой дороги к ним не видно. Единственная посыпанная гравием тропинка ведет к баскетбольной площадке. Площадка огорожена, похожа на клетку.
Прошлое тоже похоже на клетку. Что там вдалеке? В ушах зашумело. Оранжевое пятно, такое яркое, что режет глаза.
Телефон издает слабый писк. Или почудилось? Что это? Что там такое?
Я бегу по узкой тропинке, ветер бьет в лицо. Позади снова слышны голоса. Сарабет или Томми. Я не отвечаю. Хватит, опоздали.
Ноги несут меня сами. Мышцы дрожат, кожа горит, пульс отдается в ушах ритмичными глухими ударами. Тело думает за меня, как во время танца. Под ногами шуршит гравий. Шаг, еще шаг. Мышечная память работает лучше самого точного часового механизма. Тело знает, что делает.
Она там, в тех зарослях. Она была там все время. Копала землю.
Я почти добежала, между нами последняя преграда… и тут она поднимает голову, втыкает лопату в землю и, опершись на черенок, глядит на меня.
Какой ледяной обжигающий взгляд.
Солнце катится к горизонту со страшной скоростью, будто время запустили на ускоренную перемотку.
Она глядит на меня, не моргая. На ней оранжевый комбинезон, который висит мешком. Чувствую запах сырой земли. Чувствую, как ветер треплет волосы на затылке – они выбились из высокого узла, в который я собрала их утром. Чувствую под подошвой каждый камень. Мне жарко. Холодно. Болит лодыжка. Саднит голень. Хрустит колено. В горле ком, не могу проглотить. Во рту пересохло. Со лба льется пот. Вот он пришел, тот невозможный момент, которого я ждала все три года.
Она меня рассматривает.
Интересно, я изменилась с тех пор, как она видела меня в последний раз? Мне было пятнадцать, сейчас – восемнадцать. Я потеряла детскую пухлость? Постарела? Такая же лопоухая, как раньше? Заметит ли она, что я сделала себе брови? Как ей они? И эту футболку она раньше не видела. Как она считает, цвет мне идет? Я обычно избегала таких ярких красок. Взяла бы она ее из моего шкафа поносить? А еще я выросла на два с половиной дюйма. Заметно? Встанет ли она рядом спиной к спине, чтобы выяснить, кто теперь выше? Приподнимется на цыпочки? Возмутится, если я приподнимусь?
Ограда между нами кажется такой хлипкой. Кладу на нее руку.
Надо что-нибудь сказать. «Привет, рада тебя видеть». «Хорошо выглядишь» – даже если она выглядит ужасно. «Прекрасно выглядишь» – даже если выглядит она отвратительно.
Но что такое слова? Есть поступки, после которых разговаривать не приходится. Все, что остается, – пересохший язык во рту.
Пока я ищу правильные слова – вообще какие-нибудь слова, она опускает глаза и принимается копать снова. Острие лопаты поблескивает в сумерках. Кривой деревянный черенок. Наверняка тяжелая. Что она там копает? Если хочет зарыть тело, копать придется долго. Я ведь выросла на два с половиной дюйма, надо учесть.
Слышу позади голоса – девичий и мужские. Они зовут меня. Они наконец-то пришли.
Вот только они не помнят ничего, что помню я. Их не было рядом с ней постоянно, они не были так близки. У нас с ней столько общего, столько воспоминаний…
Нам обеим по восемь лет. Мы выделываем неуклюжие пируэты у меня на кухне, у обеих на ногах чешки. Ее отец опять опоздал, и она поехала ко мне. Она падает, я падаю. Помогаем друг другу подняться, продолжаем – крутимся, нас заносит, едва удерживаемся на ногах, хохочем.
Нам по десять, мы за кулисами, у нас в волосах – цветы из шелка, приколотые заколками. Один цветок падает у нее с головы, теряется в складках занавеса. Я шарю там рукой до тех пор, пока не нахожу цветок. Прикалываю его обратно. Она потеряла, а я нашла!
Нам по двенадцать. Или по тринадцать? Нас наконец-то перевели в старшую группу – к тем, кто уже встал на пуанты. Мы вместе стоим у станка, я впереди, она сзади. Релеве
[32]. Деми-плие
[33]. Релеве. Деми-плие. Батман-тандю
[34] из пятой позиции. Снова тандю. Наваливаться на станок нельзя, можно только слегка опереться на него рукой. Мы – один организм. Только выворотность
[35] у нее лучше. Мы – единственные в своем роде. Только она схватывает все быстрее. Гран-жете
[36] у нее гораздо больше «гран», чем у остальных, и ее выводят вперед для примера. Я вторю ее движениям. Я остаюсь позади.
