Вот теперь я по-настоящему обрадовалась. Такой реакции напрасно ждали чиновники, сообщившие о том, что скоро меня освободят. Тогда я ничего не ощутила, зато сейчас меня распирало от счастья.
Я посмотрела на Ори.
– Как…
Ее глаза загадочно сверкнули.
– Как тебе удалось?..
Она покачала головой.
Надо было сказать ей, но я не нашла слов, чтобы объяснить, что тележка с книгами уже ничего не значит. Когда наступит сентябрь, ее перепоручат кому-нибудь другому. Стоило подумать об этом, как внутри шевельнулось предчувствие, которое я тщетно пыталась забыть. По телу поползли мурашки. Вот она, загадка подсознания.
Сентябрь никогда не наступит.
Никто из нас его не увидит.
Я навалилась всем весом на тележку, и минутное затмение прошло.
Ори подмигнула и ушла, сказав, что ей пора идти в сад, ведь настало время общественно полезного труда, а еще пробормотала, что Пичес о чем-то ее попросила.
Я не стала забивать себе этим голову, ведь со мной была тележка.
Ори помогала не только мне. Тем августом многие из нас испытали на себе ее доброту. Стоило ей услышать, что что-то пошло не так, она тут же мчалась все исправлять. Отыскала потерянную тапочку, и хозяйке не пришлось идти к охранникам с просьбой выдать новую пару. Отдала свою порцию шоколадного пудинга девушке, лишенной в наказание десерта. Постоянно вмешивалась в ссоры, пока задиры не опускали кулаки и не расходились, смеясь. Конечно, она была одной из нас. Но этого мало. Она была лучшей.
О ней начали говорить. Я делила с ней камеру, поэтому меня часто звали, чтобы обсудить ее.
– Думаете, она правда убила тех двоих? – спросила Мирабель, которая налево и направо заявляла о том, что не виновата (опасное вождение; наезд на ребенка), хотя все мы знали, что ребенок погиб из-за нее.
– Понятия не имею, – ответила Шери. – А ты как считаешь?
Мирабель пожала плечами, и тут все девочки из второго корпуса перевели взгляд на меня.
Я открыла было рот, но кто-то перебил.
– Судьи ни в чем не разбираются, сами знаете!
– Да-да, точно! Не слышат и не видят ни черта! Меня судил идиот с дипломчиком.
– Они только по внешности решают. Десять секунд – и готово. Бедная, темнокожая, говоришь с акцентом… Еще юбка, может, слишком короткая. Или нос кривой – прости, Шери. Да им что угодно может не понравиться! Например, что жвачку жуешь. Или дышишь не так. А то и вообще все сразу. Если семья не пришла, считай, кранты. Закроют в тюрячку, и до свиданья.
Нам очень нравилось раздувать предубеждения судей до слоновьих размеров. Мы свято верили, что так и есть. К тому же некоторые из нас видели фотографии тех девушек, которых якобы убила Ори, – хорошо одетые, симпатичные. Мы знали: это имело значение.
– Но ведь у нее был нож…
– Да, канцелярский.
Серьезный аргумент. И все же.
– Ее поймали прямо с ножом в руке. Я в новостях видела, когда на пост охраны заходила.
– Подумаешь, взяла зачем-то.
– Ага, коробку открыть.
– Может, она с ним везде ходила.
– У меня двоюродного брата посадили, потому что пистолет в багажнике нашли. А брат понятия не имел, что там лежит. Подкинули!
– А моего отца раз задержали, потому что он, видите ли, похож на какого-то бандита. Правда, потом признали, что ошиблись. Бывает и такое.
– Не говори! Мою подружку Надю из Пикскилла на десять лет в Райкерс
[31] упекли, мол, она на кухне наркоту готовила, а это мамочкин приятель развлекался.
Нам очень нравилось поминать ошибки правосудия, обнажать недостатки системы и обсуждать, как несправедливо обошлись с нами и с нашими родственниками и друзьями, сетовать на то, как страшно облажались судьи. Нам рассказывали сказки, что перед судом все равны, но мы-то знали, как обстоит дело. Стоило разуть глаза и осмотреться.
– Ладно, допустим, но если она убила в состоянии аффекта?
– А что, может быть! У моего брата сто раз аффект случался.
– А вдруг она чего-то нанюхалась?
– Ага, соли для ванной.
– Или гамбургер протухший сожрала, так что ее пронесло как следует. Я бы точно пару человек после такого укокошила.
Тут они все умолкли и посмотрели на меня.
– А ты как думаешь? Она это или нет?
О том, что я думала и чувствовала, нельзя было говорить вслух. Мы привыкли прятать все теплые чувства. Если две девочки умудрялись подружиться, от остальных дружбу обычно скрывали.
Но благодаря Орианне Сперлинг я изменилась. Мне хотелось, чтобы все поняли, какая она хорошая. Я никогда не хотела этого для себя.
– Она невиновна!
Я знала это так же точно, как если бы в моей тумбочке хранились образцы ДНК, подтверждающие вердикт. Я с легкостью могла бы встать с места и доказать это в суде.
Позже тем вечером, лежа в постели, я подняла взгляд на койку сверху.
– Ори, ты спишь?
– Теперь не сплю, – беззлобно откликнулась она.
– Расскажи мне, что случилось. С той девушкой на портрете. С Вайолет. И с канцелярским ножом. Как все это вышло? Скажи правду.
Мы обе знали, что задавать эти вопросы не принято, но я спросила.
Ори заворочалась, вздохнула, однако не сказала «нет». Сейчас она заговорит, и я узнаю, правда ли она сделала то, в чем ее обвинили.
Я чувствую, она не убивала.
Да, меня посадили в «Аврору» в четырнадцать, но мне многое известно о тех, кто остался снаружи.
Пусть они свободны, пусть они опрятно одеты и выглядят так, что радуется глаз, это не значит, что все они – хорошие люди. Потому что они худшие из лжецов. Подлые, бессовестные предатели. Трусы. Лицемеры. Соловьем разливаются, будто пекутся о нас, а на поверку для них ничего нет важнее собственной шкуры. Они ни на секунду не задумаются, прежде чем оговорить нас. Пихнут под автобус и убегут. В том, что они говорили о нас, правды не было ни на грош.
Я знала об этом задолго до того, как Ори начала свой рассказ.
Часть V. Вайолет и Орианна
Игра в идеальное убийство – старая забава на небесах. Мой выбор всегда падал на сосульку – когда орудие убийства растает, следов не останется.
Элис Сиболд
«Милые кости»
Вайолет. Ни о чем не жалею
Я прихожу в себя снаружи – стою, тяжело дыша, прижимаясь к серой каменной стене.
