Нашу сорок вторую.
Она шла в окружении
Она шла в окружении охранников. Ее обступили так, будто она могла вырваться и вцепиться кому-нибудь в горло. Но, глядя на нее с точки зрения накопленного опыта, мудрости и умения разбираться в людях, я сомневалась в том, что она совершила приписываемое ей преступление. Уж не ошиблись ли они?
Заключенную № 47709-01 по имени Орианна Сперлинг в бульварной прессе прозвали «Кровавой балериной». Если бы мы знали об этом, сами придумали что-нибудь в этом духе.
Я вместе с остальными наблюдала за происходящим из окна. Синий автобус вскарабкался на холм. Тюремные охранники толпой бросились к нему, не дожидаясь, когда откроется дверь.
Нам всегда было любопытно посмотреть на новеньких. Девочки прильнули к окнам. Обычно мы собирались в камерах у тех, у кого окна выходили на южный склон. Мы постоянно кого-то ждали. Возможно, любимую единоутробную сестру, дочь ненавистного отца, которому желали смерти. Или подругу со скованными цепью лодыжками – при виде ее сердце буквально разрывалось на части, ведь мы так надеялись, что ей удастся избежать нашей участи. Случалось, и на нашу улицу приходил праздник – в дверях автобуса появлялась макушка старой обидчицы. Тогда после отбоя в ночной тиши мы возносили хвалебные речи вселенной горячим шепотом, молитвенно сложа руки, ведь голову врага только что преподнесли нам на блюдечке.
В тот день автобус привез Орианну.
– Думаете, ее в одиночку посадят, как Аннемари?
Многие из нас были наслышаны об Аннемари, некоторые даже видели ее издалека. Никому не хотелось, чтобы эту девушку вернули в обычную камеру.
– Не, слышала, ее подсадят во второй корпус к Эмбер.
Они говорили обо мне так, словно меня здесь не было.
– А вдруг у новенькой крыша совсем поехала, и она Эмбер глотку перережет?
– Это точно, если что-то острое найдет – наверняка перережет.
– А если нет, то задушит.
– Ага! Голыми руками задушит.
– Или простыней.
Затем они обсудили все виды оружия, доступные для заключенных с творческой жилкой и целью, достойной приложенных трудов.
Я помалкивала. Мое имя редко произносили вслух, так что щеки у меня запылали ярче, чем прежде, хотя и без того были румяными от августовской жары. Со мной обычно не заговаривали, разве что когда я катила тележку с книгами. Все прочее время я только прислушивалась к их разговорам, но все равно чувствовала себя частью целого. Я была той самой стеной, которая имеет уши.
А теперь все девочки собрались у окна в моей камере и говорили обо мне. Тут я наконец ощутила себя членом семьи. Мы сплотились больше, чем когда-либо.
Кто-то пощекотал меня под ребрами, заявив, что лучше бы мне сменить камеру. Я вздрогнула, однако возражать не стала. Прежде до меня не часто дотрагивались, а теперь на меня легли отблески славы Орианны Сперлинг. Любая, кому довелось бы делить с ней камеру, оказалась бы в центре внимания.
– Ты, главное, спиной не поворачивайся, – гоготнув, шепнули мне в ухо.
По голосу я поняла, что это Джоди.
– Я не боюсь, – сказала я.
В ответ захохотали и принялись похлопывать меня по спине, разминать плечи, будто готовили к боксерскому поединку.
И тут мы снова прильнули к окну – сопровождающие надзиратели из автобуса сдавали новенькую нашим охранникам.
Она помедлила на обочине, словно никто ее не торопил, и в распоряжении был целый день, так что можно сперва осмотреться. Интересно, чувствовала ли она наши взгляды?
Внизу стояла высокая худенькая девушка. Даже слишком худенькая, насколько можно судить по мешковатому комбинезону, на котором было вышито название округа Саратога. Вокруг зашептались, что там живут богачи, у которых огромные дома и шикарные тачки. Среди наших мало у кого в семье водились деньги, так что мы не очень жаловали тех, у кого они есть. Однако в Саратоге никто из нас не бывал, так что наверняка мы не знали.
У новенькой была смуглая кожа и черные прямые густые волосы, слишком длинные для «Авроры» – скоро она сама поймет. Трудно определить, была она латиноамериканкой на все сто процентов или же только наполовину. Одни считали, что это важно, другие не сомневались, что внешность значения не имеет, мы все в одной лодке, точнее, в тюрьме.
Конечно, так полагали только самые неказистые, которые не выменивали талоны из столовой на всякую чушь вроде подводки для глаз.
Мирабель устроила пари. Спорили о том, затеет новенькая драку с охраной или нет. Большинство поставили шоколадные батончики, которые нам выдавали на десерт, что она выждет удобного момента и выкинет что-нибудь жуткое.
Другие снизили ставки, сказав, что она станет вопить, как ненормальная.
Парочка поставили на то, что девушка попытается сбежать, но всерьез в это никто не верил: когда ноги скованы цепью, далеко не убежишь.
Мы смотрели на нее и ждали.
Она не стала драться и рыдать, не сделала попытки рвануть в сторону.
С каждым ее шагом нам все сильнее хотелось отыграть назад и спасти свои сладости. Мирабель тяжело вздохнула и бросила проигранный батончик на койку. Шери надорвала обертку. По камере поплыл запах арахисового масла.
Девушка внизу изящно ступала по изодранному трещинами асфальту. В ее походке сквозила волшебная грация, которая почти заставила нас позабыть о вещах, которые мы и так пытались исключить из поля зрения, – охранниках, ограде с колючей проволокой, тюремных стенах.
Никакой пены на губах, как у загнанного в ловушку зверя, никаких змей в волосах. Она не похожа на убийцу – в этом сошлись все, кто наблюдал за ней, а среди нас были те, кому довелось убивать.
Новенькая выглядела так, будто отправилась на прогулку солнечным летним днем. Сплошной покой и радость бытия.
Неужели это та самая жестокая преступница, лицо которой некоторые мельком видели по телевизору на посту у охранников?
Быть может, она уже выдохлась, пока добралась сюда, и от нее осталась одна оболочка? Если нет, ей придется столкнуться с суровой реальностью. Порой к нам привозили всяких принцесс, однако из них быстро выбивали всю дурь. Стоит пару раз повозить задаваку мордой по бетонному полу, как заносчивость проходит.
– Тьфу, тоже мне кровавая маньячка.
– Скукотища!
– Да ее соломинкой перешибешь.
Девочки потеряли интерес и разошлись, болтая о всякой всячине: сыграем в карты, интересно, что дадут на ужин, и прочий бред. Я осталась в камере одна.
И стояла у окна до тех пор, пока она не скрылась из виду. Ничего так и не произошло. Теперь ей предстояло пройти все формальности.
Через пару часов новенькую приведут сюда в оранжевом комбинезоне. Она ляжет на койку, такую же, как у всех, и примется считать трещины в потолке.
