– Вы, – поморщился Эгмонтер. – Вы случились, мой принц. Вы росли, учились, набирали силу. И хотя обучали вас люди, но на самом деле то, как вы колдуете, имеет куда больше отношения к магии Леса. В какой-то момент силы, источаемой вашей аурой, стало столько, что Серебряный Лист в подземелье под горой учуял ее. И проснулся.
– А вместе с ним проснулась и скверна, которой он запачкан, – закончил Брайс. – Выходит…
Он оборвал себя на полуслове, не желая раскрывать перед Эгмонтером душу, но слова отпечатались в его мозгу: «Выходит, я повинен в смерти отца». Не по своей воле, но именно он это сделал. Что ж. Теперь самое меньшее, что он обязан – сделать так, чтобы эта жертва оказалась не напрасной.
И, кажется, Брайс уже знал, как искупить вину.
Орки тоже чуяли Тьму. Вряд ли они также чуяли Серебряный Лист и священный меллирон, на теле которых ветвилась поросль Тьмы, но страстное желание орочьих шаманов завладеть новым источником темной магии было вполне объяснимо. Как и их спешка. Ведь стоит узнать об источнике людям, и они сделают все, чтобы его уничтожить. Хотя это вряд ли удастся теперь, после гибели Иссилдора. Но вряд ли орки загадывали так далеко: они увидели шанс отвоевать Митриловые горы и торопились им воспользоваться. Однако горы принадлежали людям. Ну… не только людям, если начистоту. Еще одному полуэльфу.
Но это ЕГО горы. Его родина. Брайс никому не собирался ее отдавать.
Он вернулся на Скорбный Перевал и стер орков в порошок. В буквальном смысле. Брайс слышал, как хрустят их кости и рвутся жилы, перемалываемые пастью гор, слышал истошные, звериные вопли, чудовищный вой, который исторгали орочьи глотки, захлебываясь собственной кровью. И он слышал горы. Слышал ущелье, так, как за месяц перед тем слышал лед: природа возмущалась насилию над собой, но подчинялась, не могла не подчиниться. Только на озере Мортаг это сделали восемь сильнейших магов во главе с Иссилдором. А в ущелье Смиграт Брайс сделал все это один.
Ну… не совсем один. Тьма вела его за руку. Серебряный Лист и скорченное, сухое дерево меллирон стали для Брайса связующим стержнем, амулетами, направляющими сгусток Тьмы, пульсирующий на костре из костей. Они направляли Тьму в самую сердцевину Брайса. Он ощущал это именно как сердцевину, потому что сам в этот миг становился деревом – согнувшимся под бременем обвившей его черноты, сожранным Тьмой, и в то же время оберегающим ее хрупкий огонек, что тлел на костяном костре. И также Брайс становился эльфийским мечом – разящим врага, разрубающим ткань мироздания, выпускающим кишки всему сущему. Это было… упоительно. И так ЛЕГКО. После сражения у озера Мортаг Брайс чувствовал себя, точно фрукт, выжатый до кожуры, хотя колдовал тогда в связке с полудюжиной сильных магов. В ущелье Смиграт ему не помогал никто, и он совершенно не устал. Напротив: вопли, хруст костей и кровь, брызжущая на лицо, подпитывали его силы, утоляли голод и жажду, приносили наслаждение, какое он до сих пор ведал только в объятиях женщины. Пропуская Тьму сквозь себя, Брайс возбудился так, как никогда раньше – во всех смыслах этого слова. Это было и больно, и страшно, и так хорошо; больше всего – хорошо.
Когда все закончилось, Брайс сперва побаивался разоблачения. Он нарочно не взял с собой в ущелье магов, оставив их прикрывать тылы вместе с латниками и пехотой. Но даже с расстояния в несколько лиг они могли учуять Тьму, которая вырвалась из недр земли и взорвалась кровавым цветком, пожирающим ткань реальности. И маги действительно ее почувствовали, вот только решили, что это дело орочьих шаманов. Хотя до сих пор орки редко использовали заклинания такой мощи в сражениях с людьми. Позже Брайс узнал, что у некоторых, наиболее восприимчивых магов, оставшихся в тылу, пошла кровь из глаз и ушей, когда их задело ударной волной, пущенной заклинанием Брайса. Разумеется, они не догадывались, что это было именно заклинание Брайса. Они чуяли Тьму, но не могли определить, откуда точно она исходит. Иссилдор бы смог. Но останки Иссилдора гнили в петле на Площади Зрелищ.
Брайс в первый раз подумал, что, возможно, Эгмонтер прав и гибель Верховного мага – действительно к лучшему. Во всем можно найти положительные стороны, если достаточно захотеть.
Но это послужило Брайсу уроком. Он очнулся. Это было непросто: Тьма бурлила в его венах, дразнила и щекотала растревоженный разум, отчаянно манила и неодолимо соблазняла открывающимися возможностями. Ведь в ущелье Смиграт Брайс использовал далеко не всю силу источника, созданного его матерью. Это было лишь их знакомство, пробное соприкосновение: Брайс и Тьма приглядывались друг к другу, принюхивались, как два пса, встретившихся на ничейной земле. Только порой Брайсу казалось, что они не просто два пса… что он – кобель, а Тьма – сука, он чует самку и не в силах противостоять искушению овладеть ею…
Он помнил предостережения своих наставников: когда ты думаешь, будто овладеваешь Тьмой, это значит, что Тьма овладевает тобой. Так это работает.
Конечно, Брайс помнил.
И сдал назад.
Позже Брайс думал, что орки, послужив всему причиной, поспособствовали и тому, что он остановился. Если бы орочьи шаманы дали ему в ущелье отпор, Брайсу волей-неволей пришлось бы шагнуть еще ниже по тропе, уводящей в бездну. Он снова потянулся бы к источнику, снова ощутил бы себя деревом и мечом, снова испил бы силы – о, он бы сделал это без колебаний! Но шаманы струсили. Большая их часть погибла, а те, кто выжил, сразу поняли, с чем имеют дело. И с животным визгом, с причитаниями и соплями убрались восвояси. Брайс не знал, есть ли в западной орде достаточно сильные шаманы, чтобы с ним тягаться – и в глубине души ему не терпелось это выяснить. Какой-то частью себя он жаждал новой бойни, больше силы, больше крови. Но так или иначе, сейчас орки ушли: второй раз за эту кровавую зиму Брайс прогнал их прочь, снова став всенародным героем.
Наученный предыдущим опытом, Брайс решил не покидать перевал сразу и отправил в столицу подробный доклад вместе с просьбой о подкреплении. Пока почта доставлялась, у него было время остыть и подумать. Отправив донесение, Брайс приказал не беспокоить его, ушел в свою палатку и проспал беспробудным сном трое суток без перерыва.
А когда проснулся в мучительном, болезненном похмелье, от которого стонала каждая клетка его тела, то пришел в ужас. От того, что сделал. И от того, что лишь трусость орков помешала ему зайти еще дальше.
«Светлые боги. Что я натворил?» – подумал Брайс, холодея при воспоминании о том возбужденном упоении, которое испытывал, позволяя Тьме свободно стекать по своим жилам. Это было как вино, наркотик, соитие, убийство и наслаждение властью – все сразу, и намного больше, чем все сразу. Звериные вопли орков по-прежнему звенели в ушах, а перед глазами стояли скорченные маги с лицами, изборожденными кровавыми слезами. И все это перекрывали приветственные выкрики армии Брайса. Его победоносной армии.
– Светлые боги, – сказал Брайс вслух.
Знать бы только, слышат ли его Светлые боги? Внемлют ли? Или он слишком себя осквернил?
Следующая неделя прошла для Брайса отвратительно. Он почти не выходил из своей палатки, и по армии пополз слух, что маршал болен. Это никого не удивило: все решили, что он попросту надорвался в ущелье Смиртаг. Они были далеки от истины, физически Брайс оправился очень быстро. Но он по-прежнему слышал шепот Тьмы, видел зеленое мерцание на обратной стороне век, нутром ощущал надломанную песнь искореженного меллирона и капризную, гневную жалобу Серебряного Листа. Мы дали тебе то, что ты просил. Мы были с тобой. Мы были ТОБОЙ. Помогли тебе. Почему же ты не рад? Почему ты нас теперь отвергаешь? Это нечестно. Несправедливо. И что ты выиграешь, если и дальше будешь нас отвергать? Ведь мы – это и есть настоящий ты.
