Если дружно таяли снега, июнь был теплым, а цветение обильным, то ягоды вызревают очень споро, и весь сезон укладывается в две недели. Земляника, конечно, не пропадает сразу, но потом она мелкая, штучная, а в эти уплотненные первые недели она, как говорят, обливная, все вокруг — просеки, опушки, поляны — сияет красным манящим блеском.
Корзинка, ломоть хлеба, и ты уходишь с утра в мир зелени, комаров, запахов, цветов и паутины. Ромашки в овраге, поверженный ствол сосны, прозванный ребятами драконом, папоротник в еловой тени, но как только ты углубляешься в лоно леса, уже ничего не видишь, кроме земляники.
Вначале нагибаешься за каждой ягодой, потом становишься на одно колено и орудуешь двумя руками, потом садишься, обирая близ растущие кустики, и, наконец, начинаешь ползать по поляне, пока не свалишься без сил. Волосы забиты колючками и семенами, лицо и шея искусаны комарами и прочей дрянью типа слепня и овода, руки красные от земляничного сока. Полное бессилие отключает тебя от сбора, и вдруг видишь заново и «неба свод хрустальный», и шумящие ветви берез, а прямо перед глазами вдруг проявится мясистый ствол чертополоха, по которому ползет божья коровка.
Кажется, Диккенс, а может, Джером К. Джером (за точность слов не ручаюсь, но мысль изложена точно) писал, что если ты в снег и дождь сидишь на козлах, правя дилижансом, это называется работа, тяжелая и ненавистная, за которую получаешь деньги. Но если ты в жару или холод делаешь то же самое бесплатно, то это называется спорт, и от этого ты получаешь удовольствие. В моем случае сравнение со спортом не совсем правомочно, в наше несытое время землянка зимой была большим подспорьем, но все-таки высокая правда в этом сравнении есть.
Итак, июль. Я живу в деревне с сыном Юркой, племянником Матвеем и племянницей Поленькой. Юрка и Матвей оба кончили четвертый класс, оба с одной тройкой в табеле, у обоих по русскому языку. На этом их сходство кончается. Все остальное — «лед и пламень». Просто удивительно, что они дружат.
Матвей узкоплечий, худенький, личико с острым носиком и белым хохолком. Он похож на юного ежика, но поведение его и повадки очень мужские. Когда он садится, подсунув под себя руки, закинув ногу на ногу, легко представить, что он точно так же будет сидеть и через десять, и через двадцать лет, так же смотреть на собеседника и рассказывать что-то тихим назидательным голосом. Матвей книжник, он помешан на астрономии. В качестве собеседников он предпочитает взрослых, те всегда умиляются и слушают с удовольствием. Сверстникам рассказывать не столь приятно. Мало того что они не верят в его знания, но могут и по затылку съездить, чтоб не высовывался со своей астрономией из общей массы.
Юрка, да не буду я пристрастна к собственному сыну, неизвестно в кого волоокий красавец, бронзовый рыцарь загара, романтик, задира и врун. С самого дня его рождения я потеряла покой: он падал, обжигался, в три года заблудился в нашем городке, в четыре пытался поджечь дом, играя в пиратов, зарыл в песок все мои кольца и серьги, их так и не нашли. Сейчас ему одиннадцать, и я боюсь двора, классных руководителей и всё возрастающих коммерческих Юркиных способностей. Он меняет марки на фантики, фантики на пластмассовых индейцев, индейцев на резиновых ковбоев, ковбоев в свою очередь на какую-то дрянь — проволоку и разноцветные стекла, эту же дрянь, к моему глубокому удивлению, он выменивает на маленькие ходкие машинки. Нам бы его до армии дотянуть, до строгой мужской команды. Противоречивая натура.
Поленька — стройное, застенчивое, хитренькое восьмилетнее существо. Она отличница и гимнастка. По утрам она относит под бузину свой коврик и бесшумно крутит колесо, делает мостик или танцует со скакалкой.
Вначале за земляникой мы ходили все вместе. Азарт — великая вещь, соревновались, кто больше наберет. Первым откололся Юрка. «Я думал, что ее больше», — первое обиженное замечание. «Я думал, она крупнее», — второй его протест. «Это, мам, труд для каторжников», — третье и последнее замечание.
Как только Юрка выпал из нашей компании, Поленька заметила робко, как бы между прочим:
— Я думала, что за земляникой ходить обязательно.
— Только по желанию, — я словно извинялась.
— Тогда я буду дома. — Откуда-то появилась кукла-голышок, тряпочки, нитки, и Поленька склонила голову над своим богатством.
Матвей ходил со мной в лес еще два дня. В нем явно боролись две силы: лень, которой он уже успел заразиться от Юрки, и страсть накопителя, которую он перенял у меня. Собранную им землянику я заготовляла в отдельную банку, Матвей хотел отвезти ее в подарок матери. И было еще одно приятное обстоятельство — у него никогда не было более внимательного слушателя, чем я.
Год нашего пребывания в деревне знаменовался важным событием — полным солнечным затмением, и Матвей жил в ожидании предстоящего чуда. Чтобы до конца уяснить страсть мальчика к астрономии, скажу только, что к тридцать первому июля он должен был ехать с отцом на Кавказ, где затмение будет полным. Два года он готовился к этой дате — книги читал, сделал с отцом телескоп собственной конструкции. А пока он упоенно рассказывает:
— …Эта деревня не лежит в полосе полной фазы. Полная фаза идет от Черного моря до Курильских островов. Лунная тень вступит на Землю в пять часов семнадцать минут. Ой, какая крупная! (Раздается сладкое чавканье.) В Нальчике нам с папой будет прекрасно видно.
— А у нас как? У нас какое будет затмение? — Я чувствую себя обделенной.
— На семьдесят четыре процента. Полное затмение будет длиться семь минут семь секунд. А у вас… Забыл, надо будет в астрокалендаре посмотреть.
— Это будет редкое затмение?
— Это будет такое… среднее затмение, — с готовностью поясняет юный астроном. — У вас тут даже корона не будет видна. Похожее затмение было в шестьдесят третьем году, а самое крупное ожидается в две тысячи каком-то году, вы уже не доживете. Тогда и корону будет видно. Надо будет в календаре посмотреть.
Астрономический календарь, о котором постоянно говорит Матвей, — его настольная книга. Цифры, таблицы, карты… В разделе памятных дат этого года скупо пересказаны судьбы людей, «внесших значительный вклад в развитие астрономии». Имена их осели на видимой и невидимой сторонах Луны. Грустно, что на Земле для их имен не нашлось места. Может быть, и Матвей внесет когда-нибудь «заметный вклад», и фамилия его улетит далеко ввысь, как душа человеческая, чтобы поселиться около лунного кратера или сухого моря.
Через два дня я собирала землянику уже одна. Уходила я рано, поставив на стол для спящих детей завтрак, возвращалась в полдень — жара и мухи выгоняли меня из леса. Мне бы угомониться, не оставлять ребят одних без присмотра, но это было свыше моих сил. На полке уже стояло пять трехлитровых банок консервированной земляники — стакан ягод, стакан сахара — все перемешать, перемять деревянным пестиком…
Земляника, залог здоровья, нужна моим друзьям и родственникам. Я воочию вижу, как примет прозрачными руками землянику бабушка Даша и, счастливо ахнув от непомерной тяжести банки, упадет в кресло. Бабушка Даша стара и слаба, я езжу к ней три раза в неделю — приготовить, убрать, постирать. Ехать приходится с тремя пересадками, в какой бы день я ни приехала в Ясенево, автобус приходится брать приступом, на этой линии всегда час пик.
