Следующим был городской пейзаж, нарисованный грубыми мазками. Мне показалось, что я знаю эту улочку, где-то около Солянки. Затосковала я по Москве, затосковала. Господи, как было бы прекрасно, если бы я стояла сейчас на Солянке и думала, что надо зайти в булочную, потом пройти на Старую площадь, а там в метро и домой. Вместо этого я сижу в парижском подвале… И тут же одернула себя: дура! Это и есть счастье, это и есть жизнь — сидеть в подвале в Париже и не знать, чем кончится сегодняшний день. Так-то оно так, но сердце билось, как у мышонка в мышеловке.
Дальше шел Лентулов. К Лентулову я равнодушна, но на этот раз он мне очень понравился. Пейзажи были веселые, яркие, красочные. Рождественский был представлен посудой в золотистых тонах. Медные плошки, толстобокие керамические кувшины — очень красиво, весь такой солнечный.
Я аккуратно свернула полотна в рулон, надо было водворить их на место. Мне не хотелось, чтобы мои тюремщики знали, что я добралась до их тайны. Экспериментировать со стульями мне больше не хотелось. Я принялась за сундук и даже сбила хлипкий замок. В сундуке лежало что-то железное, непонятная мне крестьянская утварь. Я ополовинила сундук, пододвинула его к стене и забросила полотна на прежнее место. Однако металлическая раскрашенная под кирпич створка, закрывающая нишу, не желала закрывать тайник, видимо, здесь имелся какой-то секрет. Тогда я оставила нишу открытой. Да черт с ними, с поганцами. Скажу, что так и было.
24
Утром Шик, деловой и возбужденный, сияющий свежевыбритыми щеками и готовый к подвигам, был оглушен неожиданным телефонным звонком. Женский голос, он вначале не мог понять — кто это, заявил, что звонят из госпиталя. Оказывается, Пьер Марсе пришел в себя и требует к себе Клода Круа. Это был удар. «Все псу под хвост!» — подумал несчастный Шик, особенно его возмутило слово «требует».
— Ваш приезд очень важен для здоровья больного. Правда, теперь жизнь его вне опасности…
«Чего нельзя сказать о моей», — пронеслось в мозгу.
— …но он очень слаб и ужасно нервничает. Ваш родственник трудноуправляем. Вы когда приедете?
— Сейчас и приеду, — обессиленно буркнул Шик и бросил трубку на рычаг.
— Что там, что? — нервное состояние напарника передалось и Кривцову.
— Крот очухался. Меня он в ранге поднял. Я в родственники попал. Теперь скажи, куда ехать прежде — в банк или в госпиталь?
— По-моему, ехать надо к Пьеру, — рассудительно сказал Кривцов. — С банком у нас нет полной ясности. Очень много вопросов. Цифры у нас на руках, но что с ними делать, мы точно не знаем. Все это одни предположения. А если это не код сейфа, если ты ошибаешься?
— Да не ошибаюсь я! Крот сам рассказывал. Не впрямую, конечно, — Шик вдруг поежился, словно от холода. — Он всегда вокруг да около говорит. Но умный человек может понять его недомолвки.
— Тогда давай поедем в банк.
— В банк я поеду один, а ты останешься с русской.
— Ну хорошо, поезжай один, но будь осторожен. Насколько я понял, твой Крот вовсе не прост. Его цифры могут быть с подвохом.
— Он сам с подвохом! Так может дельце обстряпать, что все будут в дерьме, а он один в короне.
— Тогда поезжай в госпиталь и выведай у Крота, что это за цифры.
— А если он мне не скажет, то прямо из госпиталя я поеду в банк, — примирительно сказал Шик.
Ведя длинный диалог, оба знали, чем он кончится, хотя Шик втайне надеялся на другой исход. Кривцову надо было заставить ехать Шика в госпиталь, потому что Пьер хоть и убийца, но дело иметь с ним предпочтительнее, чем с хлюпиком и дураком Шиком. Хлюпик, в свою очередь, боялся встречи с Пьером. Когда была надежда, что тот окочурится, можно было и в инициативного поиграть. А теперь, как говорится, кто рассчитывает на чужую похлебку, рискует остаться со своим хорошим аппетитом.
— За бабу жизнью отвечаешь, — сказал Шик напоследок, пряча ключ от подвала в карман.
— Ты что, с ума сошел? Дай мне ключ! Я же сам сюда ее привел!
Шик погрозил худым пальцем.
— Кто вас, русских, поймет? Надумаете и смоетесь вместе с товаром.
— Но я не знаю, где он. Сам же говорил — тайна.
— На это и надеюсь.
— Но мне ее покормить надо.
— Там в подвале окошко есть. Кофе в бутылку налей. Бутылка проходит через решетку, я проверял.
— Ну и черт с тобой, олух стоеросовый, — пробурчал Кривцов, — плевать я на тебя хотел.
Шик сел в машину, посвистывая, у него опять было хорошее настроение. Как только машина выехала за ограду, Кривцов поспешил по лестнице в подвал и забарабанил в дверь.
— Антре, — раздался насмешливый голос Марии Петровны.
— Маш, доброе утро. Как почивала?
— Сволочь вы, Виктор Иванович, ой, пардон, Федор Агеевич. Надо же, два имени у человека, два отчества, и все гнусные.
— Маш, — Кривцов не услышал обидных слов. — Я тебя покормить должен.
— Должны, так кормите.
Подъем на сундук был уже освоен. Ждать ей пришлось недолго. Вначале показалась рука, пытающаяся протолкнуть через прутья решетки фляжку, а потом и сама физиономия Федора Агеевича. Вид у него был не только помятый, но и виноватый.
— Вот, Маш, коньяк армянский. Они здесь все своим «Наполеоном» хвастают, а я тебе скажу — армянский не хуже! В пакете бутерброды. Ты поешь, а потом будем разговаривать.
От злости Марья Петровна поперхнулась коньяком.
— О чем же мы с вами будем разговаривать? Хотите, обсудим достоинства портрета Карла VII кисти Фуке? Или поговорим о раннем Ренуаре?
— При чем здесь Карл Седьмой? — сказал Кривцов устало.
— Я одно не могу понять. Как вы могли? Ну вот скажите мне. Как вы могли затащить меня в этот подвал, да еще выставить в таком смешном и глупом свете?
— Почему в смешном? — показно обиделся Кривцов.
— Зачем было играть в любовь с немолодой уже женщиной? Я же все понимаю…
— Так уж получилось. И не такая это уж была игра, — добавил он загадочно.
— Ну хорошо. Вам это нужно было для ваших грязных афер. Но ведь можно было затащить меня в этот дом более простым способом. Во всяком случае, обойтись без поцелуев на мосту. Это-то зачем?
— Для подстраховки, — ответил Кривцов без тени смущения, глаза его из-за решетки поблескивали таинственно. — Ты, Марусь, в тот момент очень на единорога была похожа. Такое лицо у тебя было ясное, такая ты была вся мягкая…
— Ладно, перестань говорить пошлости. Полотна ты украл?
— Какие полотна? — сентиментальность из взгляда Кривцова тут же улетучилась.
— Да нашла я их. Здесь тайник в стене. На каждом полотне стоит инвентарный музейный номер. Все наше, родненькое. Фалька украл! Как ты мог, гаденыш? Как у тебя рука поднялась? Это ты, значит, украл и сюда привез. А они, значит, тебя встретили. Вот эти вот подонки, да? И теперь вам циферки нужны. Вся ваша гнусная информация уместилась в моем наивном и чистом диктофоне. Что, неверно излагаю?
