— А Кутузова? — встряла опять Галка.
— Кутузов не был великим полководцем. Он защищал отчество. И вообще, отношение к великим полководцам зависит от зрелости нации. Вон немцы… поговори с ними. Любят ли они своего Фридриха Великого? Да они его стыдятся!
— Ты мне будешь рассказывать про немцев! — взорвалась Алиса. — Я с ними пять лет бок о бок живу. Интеллигенция действительно без пиетета относится к Фридриху II, но…
— Все, хватит! — завопила Галка. — Что вы как на кухне в коммуналке? Это же Вандомская площадь! Здесь надо не склочничать, а любоваться!
И признаем, что Галка права. Но я не могла успокоиться. По дороге в Сен-Дени я уже разговаривала сама с собой, даже про диктофон забыла. Почему французы имеют право гордиться своей революцией, а мы нет? Чем мы, собственно, отличаемся? Минусов и жестокости у нас, считайте, поровну. А плюсов? Французы кичатся тем, что они уничтожили класс дворянства. Так мы тоже его уничтожили. В Англии, кстати, не уничтожали и живут себе припеваючи. Дальше… Главный их лозунг — свобода, равенство и братство — полная туфта. Где это равенство, где братство? Теперь о свободе…
— Ты что шепчешь? — спросила меня Галка, глядя на мои шевелящиеся губы. — Успокойся. Кстати сказать, на умном Западе нет слова «истина». Это русское изобретение. Слово «правда» есть, а истины нет.
Тут я и смолкла. В соборе Сен-Дени я была умней, не довела наши разговоры до споров, а в диктофон говорила, спрятавшись за саркофаг. Старинный собор Сен-Дени — усыпальница французских королей.
Собор носит имя первого епископа Парижа, тогда еще Лютеции. Во время гонения на христиан Дени был обезглавлен на Монмартре. Но он не умер сразу, а взял свою отрубленную голову и пошел прочь от места казни. Путь его был неблизок. В конце концов он упал и умер. Здесь его и похоронили. А потом, уже в V веке, на этом месте поставили храм. Такова легенда.
Позднее здесь возникло аббатство бенедиктинцев. В 750 году Пипин Короткий (отдаленные школьные воспоминания, так звали французского короля из династии Каролингов) перестроил древний храм. Людовик Святой уже в XIII веке повелел перенести в базилику останки французских королей. После этого Франция пятьсот лет хоронила здесь королевскую фамилию и ставила мраморные саркофаги и надгробия. Сейчас здесь не только церковь, но и музей. Усыпальница разрушена великой революцией.
Сен-Дени — подлинник, в отличие от выстиранного Собора Парижской Богоматери — игрушки туристов. Сен-Дени — кладбище, но он живой, бытующий, настоящий. Часть его отреставрирована, а в иных местах копоть в палец, но это собора не портит. Здесь удивительной красоты витражи, и, в отличие от многих других храмов, много света.
В 1793 году Конвент постановил уничтожить королевский некрополь. Сен-Дени был разрушен и разграблен. Если говорить в русских терминах, все великие князья, княгини и княжны, дети их, а также короли и ближайшие родственники были выброшены из саркофагов и сброшены в общую яму. Начиная с XVII века во Франции было принято сердца королей хоронить отдельно. В Сен-Дени хоронили только бальзамированные тела. Понятно, что праведный народ добрался и до сердец своих королей. В соборе Сен-Поль хранился саркофаг с сердцами Людовика XIII (такого знакомого нам по «Трем мушкетерам») и сына его — Людовика Великолепного. Естественно, саркофаги были выброшены из собора и переплавлены.
Можно понять ненависть к реальным угнетателям, но как ненавидеть истлевшие кости? Революция убивает не только живых, но и мертвых. Объясните мне, зачем надо было устраивать из истории нации мусорную яму, на которой, кое-как припорошенной землей, тут же организовывалась попойка или народное гуляние с плясками? Во всем этом такая близкая, недавняя русская боль!
Надгробия с риском для жизни спасали отважные люди. Они были прекрасны — мраморные плиты со скульптурами навеки уснувших людей.
Наполеон приказал восстановить Сен-Дени. Но только после того, как Великий был сослан на остров Святой Елены, надгробные памятники вернулись на свои прежние места. В северной части собора появилась могила, где обрели свой покой, видимо, навсегда, останки восьмисот представителей королевской крови династий Меровингов, Капетингов, Орлеанского дома и Валуа. Бурбоны похоронены отдельно. Страшный оскал бывает у торжествующей справедливости!
Все, хватит про могилы. Обругала Французскую революцию, и легче стало. Истинно русская привычка — расковыривать собственную рану, используя в целях иллюстрации любой подсобный материал. Но кто знает, как бы вела я себя, доведись мне жить в восемнадцатом или двадцатом году? Наверняка была бы на стороне тех, кто боролся за так называемую справедливость.
Среди саркофагов мы страшно замерзли, поэтому вышли в боковую дверь и уселись на каменных ступеньках покурить. После двух затяжек в меня вселился дух исследователя, и я повлекла моих дев за собой. Прямо перед нами была стена, направо было идти нельзя, там висел запрещающий знак, налево знака не было, потому что аборигенам в голову не могло прийти, что кто-то попрется по этим полуразрушенным катакомбам. Нам пришло. Мы миновали разлом в стене, потом вышли на волю, обогнули храм и очутились на очень зеленой лужайке. Естественно, мы не подумали, что это чужая, то есть чья-то территория, а потому уселись за белоснежный стол в тени дерев, чтобы, как учит американка, «в тишине насладиться отдыхом от переполнивших нас переживаний».
Хорошо, что у нас хватило ума не выложить на стол приготовленные дома бутерброды. Из храма уже бежал молодой очаровательный гид со словами: «Назад, запрещено, куда вы выкатились, безмозглые дуры!» (перевод вольный). Гид увлек нас в храм, подвел к могилам и строго сказал, что наше место здесь. Пришлось еще раз изучать саркофаги.
На торговой улочке возле Сен-Дени мы прикупили три индийские юбки по 30 франков каждая. Радости нашей не было предела: так красиво и дешево! Было отдаленное впечатление, что никому из нас эти юбки совершенно не нужны, но общая глупость единит. Мы тут же решили, что индийские юбки из Парижа — хороший подарок в Москве.
Ощущение удовлетворения от добротно сделанного дела не оставляло нас до самого вечера. Алиса вдруг смягчилась и повезла нас кататься по Парижу. «Только до центра и обратно, — говорила она строго, — посмотрим, как выглядит город при свечах». Он выглядел великолепно. Домой вернулись где-то в одиннадцать. Поставили на стоянке машину, выпорхнули на воздух. Галка вдруг замерла, вглядываясь в темноту.
— Ты что?
— Где-то я этого мужичка видела.
— Какого мужичка? Здесь и нет никого.
— Был. Но юркнул в щель. Тот же тараканий типаж.
— Юркнул и юркнул. Может быть, кого-то на него похожего дома видела.
— Нет, не дома. Может быть, в Брюгге? А, ладно, черт с ним.
14
Неожиданность принесло утро. Шик отправился за рогаликами, кофе и прессой, а вернулся домой в крайнем возбуждении. В руках у него была «Юманите».
Далее потек водопад слов. Вот краткое изложение этого словесно-ниагарского чуда. Он, Шик, все ждал, когда газеты начнут блажить про труп в Пализо. А газеты как воды в рот набрали. И вдруг сегодня в разделе объявлений какой-то несерьезной газетенки он видит написанным черным по белому объявление, что в таком-то доме на втором этаже в койке лежит труп. То, что именно в кровати и на втором этаже, совершенно потрясло Шика.
