– Спасибо, милочки.
Девушки ушли, следом за ними ушли и те, что занимались Лейлой. Насколько Каспар понял, ее тоже готовили соответствующим образом, вот только масла на нее, должно быть, пошло раз в десять больше.
Вскоре появилась и сама хозяйка шатра во всем своем великолепии. На ней не было никакой одежды, и в слабом свете масляного светильника тело Лейлы не казалось ужасным. Она была крупна, но хорошо сложена. Каспар знавал немало мужчин, которые дорого бы заплатили за ночь с такой женщиной.
Впрочем, он и сам почувствовал пробуждающийся интерес.
Не сводя с Каспара немигающего, гипнотизирующего взгляда, Лейла медленно приблизилась и опустилась на колени. Затем, помедлив несколько мгновений, легла с ним рядом.
Вблизи она показалась ему еще интереснее, а исходивший от нее жар убеждал Каспара, что эта девушка возлагает на него большие надежды.
– Ну что же, милочка, один глоток чаю, и мы начнем, – сказал он и, разжав кулак, стал разворачивать подарок мессира Маноло.
В свертке оказались какие-то белые блестящие кристаллики. Об их природе Каспар размышлять не стал. Он быстро забросил их на язык и запил тремя глотками чая.
Снадобье скользнуло в желудок, и Каспар почувствовал, как по его телу разливается необыкновенная сила.
Еще через мгновение он был в наилучшей форме и, улыбнувшись Лейле, сказал:
– Ну что же, милочка. Надеюсь, Генриетта никогда об этом не узнает. Поехали…
63
В тюремной яме было темно. Свет от костров в нее не попадал, а потому сидеть на самом дне было скучно.
Бертран, мессир Маноло, Углук и Фундинул квартировали в одной ее стороне, подальше от угла, который использовался узниками как отхожее место.
Судя по силе запаха, стоявшего в яме, она повидала немало пленников. Кто знает, как сложилась их судьба.
– Наверное, здесь принято продавать пленных в рабство, – предположил Бертран.
– Или съедать, – угрюмо заметил Углук, который, когда был голоден, видел мир довольно однобоко.
– Я вот что думаю, – вступил в разговор Фундинул, – они вообще люди?
– Конечно, люди, – ответил ему мессир Маноло.
– Почему же они не говорят на ярити?
– Потому что у степняков свой язык.
– Свой язык, значит, они не люди, а степняки. Люди говорят на ярити. И потом они какие-то невысокие. Некоторые из них не выше, чем высокорослый гном. Иногда гномы бывают довольно высокими, вы знали об этом, мессир Маноло?
– Конечно, – ответил тот, пряча в темноте улыбку. – И все-таки, Фундинул, это люди.
– Но они не говорят на ярити, – стоял на своем гном.
– Просто у них нет необходимости учить этот язык. Вот ты откуда знаешь ярити?
– Я много работал в городах среди людей. В королевстве Санбей у меня был дядя, я переехал у нему учиться мастерству, когда мне было десять лет. Дядя научил меня всему, что знал сам, но потом он умер, и я переехал в другой город. Там снова работал кузнецом и осваивал вторую ступень мастера. Кругом всегда было много людей. Мне приходилось и торговать на рынке, и принимать заказы. Поэтому и на ярити я говорю лучше, чем некоторые жители города Ливена.
– Тут я с тобой согласен, – сказал мессир. – А ты, Углук, – обратился он к орку, – откуда ты знаешь язык людей?
– Ну, это очень просто. – Углук вздохнул, с трудом отвлекаясь от мыслей о еде. – Я воюю с пятнадцати лет. Сначала воевал за оркского князя Барнака, потом с сотней других орков меня взяли в дружину принца Лавеллы. Лавелла воевал со своими братьями, и работы у нас хватало. Пока орков было много, я говорил только на родном языке. Но войска принца двигались все дальше и пополнялись людьми взамен убитых солдат. А пополнять орков было некем – мы были на землях людей.
Вскоре нас осталось всего семеро, и мне поневоле пришлось осваивать ярити.
С тех пор прошло еще десять лет, и все это время я переходил из войска в войско. С войны – на войну. Где-то не было вообще ни одного орка. Где-то их набиралось с десяток. Одним словом, ярити стал для меня главным языком, а родной язык я даже немного забываю.
– Твоя история нам ясна, – сказал мессир.
– Да-а-а, – протянул Фундинул. – А где, интересно, выучил ярити Аркуэнон?
– Об этом ты спросишь его, когда мы снова будем вместе.
– А мы будем вместе, мессир?
– Обязательно будем.
– Это зависит от того, удастся ли Каспару обслужить эту, извините за выражение, корову, – сказал Бертран.
– Мне удалось передать ему надежный порошок, – признался мессир Маноло. – Он должен помочь. Если Каспар справится, у Мансура будет одним поводом меньше убить нас.
– Такие, как Мансур, быстро находят другой повод, – заметил Углук. – Мне приходилось видеть таких предводителей. Он все время чего-то боится, поэтому старается убивать каждый день. И тогда ему кажется, что он сильный и никого не боится.
Сверху послышались какие-то крики.
Они были жалобными и протяжными, как будто кто-то звал на помощь.
– Интересно, что у них там еще приключилось? – сказал Бертран.
– Да ничего особенного, – ответил мессир Маноло. – Это Каспар спасает всех нас с помощью моего снадобья.
– Так вы думаете, что это кричит… – начал было Бертран и замолчал.
Теперь стоны сменились громкими ритмичными выкриками, стали слышны и комментарии, которыми обменивались стоявшие возле ямы воины.
– Мне кажется, он справляется, – пришел к выводу Бертран, немного послушав.
– Об этом говорить еще рано, – заметил Углук. – Сейчас, может быть, и справляется, но ночь еще не закончилась. Еще неизвестно, что с ним станется утром.
Неожиданно над краем ямы показалось чье-то лицо.
Алые сполохи от горевшего неподалеку костра делали лицо зловещим.
Степняк крикнул несколько фраз на своем языке, а затем добавил на ярити:
– Шакалы!
Он поднял над головой большой котел и, перевернув его, высыпал на пленников целую кучу костей.
Решив, что шутка удалась, он радостно захохотал. Вскоре к нему присоединились еще двое кочевников, которые разделили радость своего товарища. Поболтав немного и поочередно сплюнув в яму, степняки ушли.
64
Тем временем Каспар трудился на совесть. Его легкие работали как кузнечные мехи, по лицу струился горький пот, а сам он, не сбавляя темпа, словно одержимый смотрел куда-то далеко, на одному ему лишь видимую звезду.
Первый час Лейле такое усердие только нравилось.
На втором часе она, наконец расшевелившись, начала постанывать, кричать и в течение третьего часа несколько раз оглашала стойбище криками счастья.
