Везде, где они проезжали, оставляли улики, в нанятых такси, съемных жилищах и мотелях, в ресторанах, где ужинали, в парках, где гуляли, так что полиция и частные детективы, нанятые ее семьей, шли по их следам, парикам, подгузникам, пустым лекарственным ампулам, записям на камерах слежения, на которых родители не узнавали, или не хотели узнавать, свою дочь, и однажды, хоть и запоздало, эти следы привели их наконец-то к психоневрологическому интернату за высоким забором с заржавевшими воротами, которые открывались с пугающим скрежетом. Сначала появились частные детективы и полиция, приехавшая на трех машинах, а затем два внедорожника, в одном шофер вез родителей похищенной актрисы и репортера, в другом же за рулем сидела бывшая жена похитителя. Из-за весенней распутицы дороги раскисли, и все машины были по пузо в грязи.
Главврач, почесывая зудящие руки, правую левой, а левую правой, принял гостей в своем кабинете, где детективы вместе с полицией разложили истории болезни всех, кто оказался в этом месте за последний год. Полицейский майор, слюнявя палец, листал первые страницы, сетуя, что в них нет фото пациентов, но главврач, пожимая плечами, отвечал, где ж такое видано, это же истории болезни, а не уголовные дела, достаточно имени и года рождения или, если имя неизвестно, а такое случается с нашими пациентами, группы крови, биохимии и удельной плотности мочи, даже не представляете, сколько можно узнать о человеке, располагая этими данными. Пациентов интерната, которые могли ходить, выгнали в холл с высокими, как во дворце, потолками, парадной лестницей и потрескавшимися от времени картинами на стенах, с пасторальными сюжетами из деревенской жизни, и выстроили в ряд. Родители актрисы стояли в стороне, пока полицейские осматривали каждого, скользя по лицам поспешно и брезгливо, нет, не похож, и этот не похож, совсем не то, что мы ищем. Это все, спросили полицейские, и главврач, нервно поправив ворот рубашки, ответил, пожалуй, остались только лежачие больные, можете пройти по палатам и осмотреть их, но, уверяю, все они глубокие старики и если что и похитили, то только утку у своего соседа, уж не знаю, почему они так любят это делать, утки-то у всех одинаковые. Полицейский майор, посмотрев на главврача пристально, упершись тяжелым взглядом в переносицу, наверняка много раз репетировал взгляд перед зеркалом и оттачивал перед уголовниками, спросил, а вы уверены, что их не было здесь, возможно, недолгое время, но вы вряд ли бы не заметили появления мужчины и девушки, чью личность мы пока не можем установить, потому что уверены, это не та, которую мы ищем, а скорее всего, уже другая, видимо, имеем дело с серийным психопатом. Но врач, не мигая, ответил, что из этого интерната уже не выходят, никогда, так уж повелось, и если бы эти мужчина и девушка появились здесь, то здесь бы и остались.
Полицейские обыскивали территорию, осматривали беседки и пристройки, хотя их предупредили, что все здесь такое ветхое, что ходить нужно осторожно, а детективы, взяв ключи, проверили старые подвалы, в которых, при желании, можно было бы устроить что-то вроде тайной тюрьмы, и, как говорят, после гражданской войны здесь что-то подобное и действовало, а в войну немцы расстреливали партизан, но сейчас в подвалах стояла темная вода, и детективы не решились проверять ее глубину, пожалуй, там было по пояс или по грудь. Жившие на территории интерната сотрудники, в домашних одеждах, сверху которых были накинуты теплые бушлаты, какие носили пациенты, собрались у своих конюшен, точнее жилищ, бывших когда-то конюшнями, поглазеть на все это, ведь нечасто в этом месте случалось что-то интересное, а родители актрисы, в сопровождении репортера, не светской, а криминальной хроники, прошли по кладбищу за интернатом и, оглядев кресты, среди которых был безымянный, с табличкой на манер дореволюционных, где был указан только возраст смерти, семьдесят лет, вернулись обратно.
Увидев вдалеке, у забора, какого-то мужчину, одетого в интернатские одежды, полосатую пижаму, синюю куртку с облезлым мехом на капюшоне и резиновые сапоги, в которые были заткнуты пижамные штаны, полицейский майор поспешил к нему, заорав, эй, не с места, стой где стоишь, и мужчина, уже дернувшийся в сторону, замер, уткнувшись лицом в забор. За майором увязалась бывшая, и когда тот прикрикнул на нее, а вы куда, дамочка, останьтесь, бывшая, со свойственной ей упрямой деловитостью, возразила, вы не знаете, как он на самом деле выглядит, ваши фотороботы ерунда полная, а я бывшего мужа узнаю даже по отрубленному пальцу, если мне вдруг принесут его на блюдечке, я имею в виду именно палец, а не то, что вы подумали.
Он стоял, уткнувшись в деревянную стену, пахнувшую сосной и сыростью, ждал, когда майор подойдет, и думал, что бежать невозможно, стена высокая, с колючей проволокой, а полицейский наверняка вооружен, да и некуда, ведь нигде не укрыться бездомному, объявленному в федеральный розыск за совершение особо тяжкого преступления, у которого ни копейки в кармане и ни одного близкого человека, была одна, да теперь ее нет. Повернитесь, крикнул майор, и он послушался, на всякий случай подняв руки, словно просил, не стреляйте. Следом за майором, едва не оступившись на скользких камнях, которыми была вымощена дорожка, подошла бывшая, и, издав какой-то горловой звук, похожий на тот, каким дикари приветствуют загнанную жертву, сжала кулаки и потрясла ими в воздухе, как делала всегда, когда торжествовала победу, и этот жест был ему так знаком, что защемило сердце. Вид у него был запущенный, волосы отросли, а в его возрасте это сильно старит и делает особенно заметной плешь на макушке, к тому же он отпустил бороду, которую никогда не носил раньше, но бывшая, конечно, узнала его сразу, хотя отметила, что за это время он сильно сдал и обрюзг, а еще добавились мешки под глазами, делавшие его похожим на бродячего пса. Это он, спросил майор, уже доставая из кармана мобильный, чтобы позвать подмогу. Бывшая какое-то время молчала, глядя одновременно насмешливо и обиженно, но не без нежности, и, когда майор обернулся к ней, покачала головой, нет, это не мой бывший муж, это не он. Вы уверены, раздраженно спросил майор, посмотрите внимательно. Но бывшая возмутилась, вы что, сомневаетесь, конечно, это не он, даже не похож, разве не видите, это же имбецил, вряд ли умеет говорить и, может, даже не понимает, что происходит, психический возраст, небось, не выше девяти лет, и глаза бывшей мстительно сверкнули. Думаете, спросил майор, почесав затылок, и, оглядев прижавшегося к забору мужчину, махнул рукой, ну да, имбецил, а издалека, признаюсь, я принял его за здорового.
Ужасно выглядишь, сказала бывшая, когда майора позвали из главного здания, постарел, да и эта больничная униформа тебя, прямо скажем, не красит. А ты совсем не изменилась, все так же хороша, и этот плащ а-ля одри хепберн тебе к лицу, знаешь, ты даже красивее, чем когда мы познакомились, страшно сказать, сколько лет назад это было. Расстегнув верхнюю пуговицу плаща, бывшая оголила шею и показала ему бусы из сушеных ягод, получила твой подарок, очень милый, я была растрогана, что ты меня не забываешь. Мне хотелось, чтобы и ты не забывала меня, знаешь, это же почти как смерть, когда ты есть, но в памяти людей тебя уже нет. Дорогой, после того, что ты натворил, тебя еще долго не забудут, ты не представляешь, какая была шумиха, да и до сих пор не утихла, так что не волнуйся, ты еще не умер, живее всех живых. Он знал, что от него нестерпимо несет мочой, он ходил теперь в больших подгузниках для взрослых, только такие были в интернате, и менял их нечасто, а мылся совсем редко, махнув на себя рукой, но теперь ему было неловко оттого, что бывшая жена, конечно же, чувствует этот запах и только делает вид, будто нет. Издали послышались голоса, шум, хлопанье дверей автомобилей, похоже, нагрянувшие в интернат гости собирались уезжать, и бывшая собралась идти, не хватало еще, чтобы кто-то пришел за ней и застал ее с бывшим мужем, который хоть и бывший, а все-таки муж, и долгие годы с ним бывшая была счастлива, и в браке, и, еще больше, после развода, так что не желала ему тюрьмы. У тебя наверняка ни гроша, вздохнула бывшая, и когда он покачал головой, конечно, ни гроша, как всегда, открыла кошелек, вытащила все наличные и, сунув их ему в карман куртки, спросила, можно ли ему выходить отсюда. Нет, нельзя, но раз в неделю одна из санитарок ездит в ближайшую деревню за покупками, до нее три часа на машине, и покупает все, что просят. Порывисто поцеловав его в заросшую щеку, бывшая собралась было идти, но вдруг остановилась, прости, милый, не хотела бы злорадствовать, но все же ты должен знать, к тому же об этом написали в газетах, и ты прочитаешь рано или поздно, а может, увидишь по телевизору, один из пациентов поликлиники, в которой ты делал биопсию, подал на врача в суд из-за перепутанных анализов. И что, пожал он плечами, бывает. Ему поставили аденому, а у него, как выяснилось, рак простаты, и теперь уже слишком запущенная стадия, так что лечение его ждет трудное, гораздо хуже, чем было у тебя. А я-то при чем, не понял он. Тот мужчина твой однофамилец, что неудивительное совпадение, когда носишь самую распространенную фамилию в стране, и есть подозрение, что именно с твоей биопсией перепутали его биопсию, но не бери в голову, что твою операцию сделали зря, отрезав тебе простату просто так, во-первых, это еще не доказано, а во-вторых, если это так, то значит, у тебя нет рака, нет и не было, и это хорошая новость, ни рецидива не будет, ни метастаз. И, уже обернувшись, бросила, я буду тебя навещать, хоть и не часто, все же не ближний свет, но ты не грусти, я с тобой, я всегда с тобой, любимый. Он еще долго смотрел, как бывшая идет, торопливо, но осторожно, чтобы не ступить в грязь, которая была здесь повсюду, и, ощущая, как вся жидкость из него выливается в подгузник, понимал, что ему даже и плакать нечем, оставалось только смотреть вслед бывшей и думать о перепутанных анализах, точнее, гадать, стоит ли об этом думать или лучше не надо.
