Мюррей берет.
Когда он вытягивает карту из веера, Влетка переворачивает ее и говорит:
– Prisutna.
– Настоящее.
Башня на фоне черного неба. Верхушку башни поражает большой зигзаг молнии, сбрасывая с верхушки корону. Над башней вьются языки пламени. Две фигуры падают в темное небо, словно сброшенные взрывом с башни, такой прочной на вид. Их лица полны ужаса. Один из них в короне.
Дочь говорит Мюррею взять еще одну карту.
Он кладет сигарету на край пепельницы и берет третью карту.
Влетка кладет ее рядом с первыми двумя и говорит:
– Budućnost.
– Будущее.
Мюррей, снова взяв сигарету, смотрит на три карты.
Парень с монетами.
Пораженная молнией башня.
Старик с лампой.
На последней карте изображена элегантная фигура в монашеском одеянии. С капюшоном. И белой бородой. В одной руке человек держит зажженную лампу, в другой – длинный посох. Голова склонена, глаза как будто прикрыты, несмотря на лампу в руке, словно освещающую что-то. Задний фон напоминает заснеженную пустошь. Так или иначе там ничего нет.
Влетка изучает карты минуту, докуривая. Затем, раздумывая, она гасит окурок несколькими мягкими движениями. Она кажется уставшей. Показывая на первую карту, она говорит:
– Ovo je tvoja prošlost.
– Это твое прошлое, – переводит Мюррею дочь.
Он сидит, сплетя руки перед собой на столике, опустив плечи. На него навалилась усталость.
– Да? – произносит он.
Продолжая показывать на первую карту, Влетка начинает что-то говорить. Это звучит как некий перечень. Дочь переводит, ее слова смешиваются со словами матери.
– Материализм, – говорит она, – накопление материальной собственности, интерес только к благосостоянию, власти, положению, получению выгоды и удержанию того, что имеешь, стяжательство, зависть, желание повелевать, отрицание слабостей. – Она улыбается Мюррею. Она все время улыбается, несмотря на то, что у нее выпали почти все волосы, речь невнятная и замедленная, и она не может пройти даже двух шагов. – Это ваше прошлое, – повторяет она.
– Как скажете, – говорит Мюррей с долей сарказма.
Он начинает жевать губами, боязливо переводит взгляд от одной женщины к другой.
Влетка держит палец над пораженной молнией башней с летящими вниз жертвами, и палец напоминает дрожащий фаллос, выплевывающий огонь. Теперь она говорит Мюррею о его настоящем.
– Это ваше настоящее, – переводит дочь. – Переворот, волнения, сорванные планы, беспорядок, смиренная гордость, унижение, даже насилие…
Мюррей морщится, расплетает пальцы и ищет сигареты.
Дочь говорит своим слабым голосом:
– Разрушение жизненного уклада. Воздействие вещей, над которыми вы не властны. Окончательное завершение… части вашей жизни. Это ваше настоящее.
Мюррей прикуривает от настольной зажигалки – сувенира с македонского курорта или какого-нибудь места паломничества.
Палец Влетки перемещается к последней карте.
– Это ваше будущее, – говорит ее дочь.
И Влетка произносит сурово:
– Ne – to može biti vaša budućnost.
– Это может быть вашим будущим.
– Moguća budućnost.
– Возможное будущее.
– Moguće, – подчеркивает Влетка.
– Это возможно.
Влетка произносит последний перечень пророчеств, а ее дочь говорит по-английски, все так же бессмысленно улыбаясь:
– Уединение, самокопание, спокойствие, тишина, затворничество, уход от мира, молчание, повиновение, медитация…
«Чудесно, черт побери», – думает Мюррей.
– Вот оно, значит? – спрашивает он.
– Вот оно, – говорит дочь, улыбаясь ему.
Он берет куртку. Дочь, опираясь на Влетку и свою палку, ковыляет из комнаты в своем вязаном старушечьем платке. Похоже, одна ее нога короче другой на шесть дюймов, думает Мюррей украдкой и докуривает сигарету за столиком.
Карты все еще лежат там.
Он не смотрит на них.
Но в любом случае, то, что она сказала о его настоящем, недалеко от правды.
Хотя какого хрена? Она не могла не знать, что он влип в неприятности, иначе бы не пришел к ней.
А его прошлое?
Он сильно затягивается, и пепел с сигареты осыпается – дешевый табак.
А, чушь.
Такое у каждого в прошлом. Мы все считаем себя особенными – но все мы, на хрен, одинаковые.
Вот так они и действуют, эти гадалки.
Пят сотен кун. К чертям собачьим.
Он надевает куртку, собираясь уходить, когда снова видит двух женщин. В руках у дочери тарелка с печеньями клейкого вида.
Мюррей как раз просовывает руки в рукава – куртка у него отличная: с капюшоном, эластичными запястьями, множеством карманов.
– Хотели бы печенья? – говорит она, улыбаясь как обычно.
Секунду он смотрит на эти штуковины на тарелке – клецки, покрытые сахарной глазурью. Неправильной формы, грустно смотреть.
– Печенье? Э-э… Ну, ладно. Спасибо.
Он берет одно. Они смотрят, как он после секундного колебания подносит его ко рту. В другой его руке дымится сигарета. Он кладет печенье в рот. Первое, что он отмечает: от него болят зубы. Очень. Просто невероятно, как сильно болят. Острые иглы боли пронзают его челюсть, до самого черепа. Он старается не морщиться от боли, пока пережевывает печенье. У теста странная текстура – оно как будто тает у него во рту, становится почти жижей. На вкус это сахар с чем-то, чем-то гнилостным. Обе женщины продолжают смотреть на него. Дочь все так же улыбается, пушок над верхней губой, нижняя губа блестит. Он пытается улыбнуться ей в ответ, проглатывая печенье, чувствуя, как движется его кадык.
– Мило, – говорит он. – Спасибо.
Она подносит к нему тарелку, предлагая снова взять печенье.
– Нет. Спасибо, – отказывается он. – Нет.
Его проводят через темную, узкую прихожую – мимо висящих пальто и шляп, и зеркала, ничего не говорящего ему, – и вот он снова на лестнице.
Дверь квартиры закрывается, он спускается по ступенькам, не желая заходить в загаженный лифт. Цементные ступени поблескивают в темноте, отполированные за десятилетия подошвами, так что кажутся влажными, хотя это не так. На каждой площадке лежит квадрат света из окна, а на подоконнике стоят растения – жесткие листья, мертвые листья, сухая земля. В самом низу расположены металлические почтовые ящики с маленькими табличками с именами жильцов. На полу металлический набор для чистки обуви. Надписи на стенах, уйма рекламных рассылок. Тяжелая дверь с двумя панелями безопасного стекла, на нижнем расползается паутина трещин.
