Светлые ресницы Ханса-Питера застенчиво порхают.
– Я думал, – говорит он, – есть доказательства.
Мюррей снова смеется:
– Тебя надули.
Ханс-Питер скромно спрашивает:
– А как ше отшот Штерна?
[62]
Мюррей что-то злобно ворчит.
– Там сказано, – не унимается Ханс-Питер, – если не принять мер против выделений…
– Да к чертям собачьим! – кричит Мюррей. – Есть другие отчеты, в которых говорится прямо противоположное.
– Разфе они не проплачены нефтяными компаниями?
Мюррей вздыхает. Подобного дерьма он уже наслушался и больше слушать не намерен. На самом деле Мюррей испытывает неподдельную симпатию к «нефтяным компаниям». Он чувствует каким-то образом, что он с «нефтяными компаниями» на одной стороне. В этом дело – они успешны, они победители в этом мире и потому, несомненно, вызывают злую зависть всяких лохов вроде Ханса-Питера. Посмотрите на него – до сих пор живет в молодежном общежитии. А вот Мюррей, как какая-нибудь гребаная нефтяная компания, занимает хорошо обставленную квартиру на одной из самых элегантных улиц городка эпохи Габсбургов. В его понимании Ханс-Питер проживает здесь за счет голландского эквивалента пособия по безработице, которого тут хватает на лучшую жизнь, чем в Амстердаме, или откуда он там.
– Ты что, не понимаешь, – говорит он, переходя на снисходительный тон для своего недалекого друга, – что это все заговор против нефтяных компаний? Левацкий заговор. Против рыночной экономики. Против свободы личности.
– Ты так думаешь? – спрашивает Ханс-Питер.
– Я это знаю, дружок. Они проиграли холодную войну, – объясняет ему Мюррей. – Это их следующий ход. Это же, блядь, очевидно, если подумать.
С его носа срывается объемистая капля пота.
Ханс-Питер не отвечает. Он поворачивается к раскаленной от жары площади. В левом ухе у него маленькая серьга.
– Ишо по одной? – спрашивает он, замечая пустой бокал Мюррея.
– Ну, давай, – ворчит Мюррей.
К его удивлению, после этой, только второй пары бокалов Ханс-Питер извиняется и уходит, оставляя его допивать в одиночку пол-литра «Пана», местного лагера, и скользить взглядом по неожиданно безлюдной площади.
Мюррея удивляет, что у Ханса-Питера нашлись какие-то дела. Их дружбу скрепляет то обстоятельство, что ни один из них никогда ничем не занят. Ни с кем не ведет никаких дел. Потому что не с кем. Поэтому они и дружат. Уберите это обстоятельство – и непонятно, что останется.
Вообще-то нельзя сказать, что больше здесь совсем никого нет. Есть Дамьян. Знакомый Ханса-Питера, из местных. Но у Дамьяна есть работа – в шиномонтажной мастерской, рядом с железной дорогой. У него есть семья. Другими словами, у него есть то, что называется нормальной жизнью.
Позднее Мюррей встречает его в баре «Уморни путник».
Мюррей расстраивается, обнаружив, что там нет Марии. Если можно говорить о какой-то цели в жизни Мюррея, то цель эта связана с Марией, продавщицей напитков в молодежном общежитии. И про нее, он чувствует, не скажешь: не его поля ягода. Во-первых, она не очень хорошенькая. Зато молодая и дружелюбная, а ее английский превосходен – она даже понимает Мюррея, когда он говорит. С некоторых пор, с прошлой зимы, он положил на нее глаз. И весь год планировал сделать шаг в ее сторону.
Этим вечером он лелеял надежду встретить ее здесь. Теперь он расстроен. На улице уже темно. Вечера теперь короче. Ночи, как тут говорят, растягиваются.
Он видит, как в бар входит Дамьян.
– Дамьян, приятель, – говорит Мюррей, вставая с места и собираясь пожать руку шиномонтажнику.
Дамьян низкого роста, мускулист, неразговорчив – люди такого типа вызывают у Мюррея инстинктивное уважение.
Дамьян, пожимая руку Мюррею, осматривает помещение.
– Ханс-Питер? – спрашивает он.
– Его тут нет, – говорит ему Мюррей. – Я не знаю, где его черти носят. Дай-ка я куплю тебе выпить.
Они садятся вместе, и Мюррей интересуется:
– Ну, так что ты задумал?
Дамьян ничего не отвечает, и Мюррей спрашивает снова.
– Чем ты занимаешься?
Дамьян, вероятно не понимая его, пожимает плечами и качает головой.
– Но ты в порядке? – не отступает Мюррей.
– В порядке, да.
Они впервые выпивают вдвоем, без Ханса-Питера. Без него это оказывается крайне трудным делом.
И в итоге разговор переходит на шины.
– Так что насчет «Пирелли»? – слышит Мюррей свой голос. – Как они рядом с другими? С «Файрстоуном» хотя бы.
В их беседе все чаще повисают паузы, во время которых они обводят взглядом помещение, пытаясь найти хоть одну симпатичную девушку.
Затем Мюррей спрашивает что-то еще о шинах, и Дамьян корректно отвечает.
Так они разговаривают о шинах не меньше получаса.
– У меня были «Мишлен» на «мерсе», – говорит Мюррей после долгой паузы. – Высшего качества.
Дамьян молча кивает, отпивает.
– Как думаешь, увидим мы сегодня Ханса-Питера? – спрашивает Мюррей.
Дамьян молча пожимает плечами.
– Ты не знаешь, где он?
Дамьян, поднимая бокал с пивом, качает головой.
Однако, как выяснится позже, он не был честен. Он представлял, где был Ханс-Питер. Ханс-Питер находился в квартире Марии, без одежды, и смотрел очередную серию «Игры престолов» в хорватском переводе на маленьком пузатом телике Марии.
Глава 3
Утром наступила осень. Температура за ночь опустилась на двадцать градусов. Мюррей, стоя у окна в трусах и майке, ликует. Он воображает, как бросит этот взвихренный осенний день, полный мокрых листьев, в лицо Хансу-Питеру со словами: «Ну, как тебе это? Не хочешь мороженки, а? Паразит паршивый». Он растягивает лицо в улыбке, но его вдруг колотит кашель, так что он отходит от окна, скрючившись, с разбухшими сосудами на потных висках, и пытается ругаться матерно:
– Еб… твою… ТАК!
В квартире повисает тишина, точно пыль. Эту мрачноватую двухкомнатную квартиру он подыскал при помощи Ханса-Питера примерно через месяц после прибытия в городок. Хозяин – мужчина средних лет, а раньше здесь жила до самой смерти его мать, так что почти вся ее мебель осталась на месте – громоздкая мебель темного дерева. Внизу, на первом этаже, Мюррей бродит среди картин и безделушек старой леди, ее педальной швейной машинки и влажного постельного белья. Он хотел найти полностью обставленную квартиру. Он пользуется ее старыми металлическими ножами и вилками, ее покрытыми пятнами тарелками. А на стенах висят фотографии цвета сепии, в рамках, с какими-то людьми в старомодных костюмах, с лицами замогильного цвета.
