Теперь же ему кажется, она готова сломаться.
Губы у нее дрожат.
Мюррей невольно отводит взгляд.
Он смотрит в окно, через стекло с грибком по углам, на тусклое утро.
И вот – Бекки плачет, прижимая салфетку к лицу.
Где же, черт, думает Мюррей, глядя на фальшивый «Ролекс», болтающийся на его бледном запястье, это ебучее такси?
Сутки спустя, воскресным утром, он едет в поезде в аэропорт Станстед, чувствуя себя намного хуже.
Рейни подключился. Однажды они работали вместе на телефонных продажах, он и Пол Рейни, – их объединяли годы в этом бизнесе. Сидение на телефонах под лампами дневного света. Большую часть времени с ними работал и Свин, и субботним вечером он тоже с ними был. Они начали во второй половине дня в «Пендерелс оук». А закончили в квартире Свина в Уайтчепеле примерно через двенадцать часов. Мюррей поспал пару часов на полу гостиной Свина, на диванных подушках, в костюме. Проснулся он в шесть с немыслимой головной болью и побрел одиноко на Ливерпуль-стрит, на поезд до Станстеда.
Рейни стал жиртрестом. Его это шокировало. Он и Свин все еще работали в издательстве «Парк-лейн», в офисе неподалеку от Кингзуэя. Обедали в «Пендерелс». Каждый раз одно и то же.
А когда они спросили Мюррея, чем он, на хрен, теперь занимается, тот сказал:
– Я просто не напрягаюсь. Наслаждаюсь жизнью.
– И где же это? – спросил Свин.
– На хорватской Ривьере, – ответил Мюррей. – Я работаю неполный день.
– Неполный? Это еще как?
– Значит, на полный не берут, – подколол его Рейни, ставя пустую стопку на стол, где их уже стояло немало, и поворачиваясь к бару.
Мюррей попробовал улыбнуться.
– Мне без конца поступают предложения, – сказал он тихо, словно из скромности.
– Полная хрень, – сказал Рейни.
И Мюррей почувствовал, что старый друг до сих пор не простил его за те давние дела с Эдди Джоу.
С тех пор они, конечно, опять работали вместе. Когда Джоу уволил Мюррея, он сумел в итоге проложить себе путь к двери с бежевым стеклом издательства «Парк-лейн» и увидел, что Пол Рейни снова там работает – за тем же столом, как будто ничего не было, поднося ту же белую трубку к своему потному уху.
Мюррея тоже уволили оттуда. Он, казалось, потерял хватку, если она вообще была у него. Тогда-то он и решил изучить другие возможности. В каком-то смысле его вдохновил Свин, как печально известно, проживший два года в Таиланде, «наслаждаясь жизнью» на свои сбережения. И хотя у Мюррея сбережений не было, у него имелся домик в Чиме – бунгало в духе шестидесятых в районе под названием Тюдор-клоуз. Он приобрел его в славные дни около 1990 года. Двадцать лет спустя ипотека стала ничтожной. Так что был найден арендатор, и Мюррей отправился на поиски места, где бы он мог жить за счет этого скромного дохода.
И нашел хорватскую Ривьеру.
Его рейс на Загреб в десять тридцать утра.
Он сидит в зале ожидания, мучаясь от головной боли. За окном медленно движутся самолеты. Солнечный свет для него мучителен. Его подташнивает.
Он не сказал Рейни и Свину, зачем прилетел в Королевство, о похоронах. Он даже не упомянул об этом и сам не держал в голове таких мыслей, пока они перемещались из паба в паб, двигаясь к востоку от Холборна.
Теперь же, когда он глазеет с бодуна на самолеты, его удивляет воспоминание, воспоминание о материнской руке у него на лбу, вероятно, проверяющей температуру.
Солнце бросает тени на половину зала ожидания.
Ма, звучит тонкий, испуганный голос в его голове, его собственный голос.
Ма, где ты теперь?
И, наконец, сидя там, в зале ожидания, глядя на самолеты, движущиеся в слабом октябрьском свете, он чувствует слезы в глазах.
Глава 2
Вообще-то «хорватская Ривьера», побережье Адриатики, даже в своей наименее фешенебельной части оказалась слишком дорогой для Мюррея. И ему пришлось перебраться в глубь страны, подальше за холмы, в городок, лежащий на довольно засушливой равнине, окруженной пыльными виноградниками и полями подсолнухов и кукурузы. Когда-то здесь были побиты турки, примерно в пятнадцатом веке, и на главной площади городка возвышается монумент в честь этого события. Последнего примечательного события в истории городка. На одной из улиц, ведущих от площади, стояло молодежное общежитие, «Уморни путник» – где какое-то время после прибытия проживал Мюррей.
С тех пор прошло больше года.
Первым человеком, который встретился ему на лестнице в тот первый день, был Ханс-Питер, голландец, весьма давний обитатель общежития.
Очевидно Ханс-Питер, как сразу подумал Мюррей, был распоследним лохом.
Но он стал его единственным другом в те дни.
После возвращения Мюррея из Королевства они проводят вечер в пабе под названием «Джокер». Они сидят на улице, за одним из нескольких столиков под зонтиками с рекламой местной минералки, – и, хотя уже октябрь, сейчас жарко. На Мюррее белые шорты, доходящие ему до колен, открывающие его безволосые ноги с фиолетовыми венами, он в темных офисных носках и больших белых кроссовках. На его мужественном лице выступает пот.
– Шарко, – говорит Ханс-Питер.
Это в его духе – выдать такой очаровательный гамбит для затравки разговора.
Мюррей согласно хмыкает.
Ханс-Питер моложе Мюррея, вероятно, лет на десять – ему, должно быть, сорок с чем-то. Он невероятно высок и очень застенчив.
– Я шитаю, – говорит он, сделав быстрый, как бы вороватый глоток пива, – это все глобальное потепление.
Потеющий Мюррей усмехается:
– Что ты, на хрен, городишь?
– Глобальное потепление, – повторяет Ханс-Питер.
– Что – ты веришь в это?
Ханс-Питер кажется взволнованным, как если бы допустил элементарную ошибку. Он спрашивает:
– Ты в это не веришь?
– А то как же, мать твою, – отвечает Мюррей, вытирая краем белой футболки обильный пот с лица и поправляя очки на носу. – Не говори, что веришь в это.
– Ну… – Ханс-Питер смотрит вниз на свои шлепки. – Я не знаю. Уше октябрь.
Люди едят мороженое. Голуби плещутся в фонтане.
Мюррей продолжает смотреть на него в упор:
– И?
– Ну, – произносит Ханс-Питер не очень уверенно, – это нормально? Эта… эта погода?..
– Нет никаких доказательств глобального потепления, – говорит ему Мюррей.
– Ну, а я думал…
– Нет, блядь, доказательств.
Мюррей снова снимает очки и промокает лицо футболкой. Футболка спереди вся мокрая.
